Книга Институт благородных убийц - Анна Зимова

Вдруг я сел, услышав сразу несколько незнакомых голосов в прихожей. Я вскочил с кровати, и тут в комнату вошла непривычно бледная мама в сопровождении двух молодых полицейских, один из которых сказал недовольно:

— А говорили — лежит больной.

— Пройдемте с нами, — попросил меня второй (именно попросил, а не потребовал).

— Это еще зачем? Куда? — взвилась мама.

— Затем, что необходимо выяснить обстоятельства смерти Зинаиды Андреевны Костиковой. Знаете такую?

— Вы меня подозреваете…

— Вы оставили в больнице свой планшет, в нем много чего интересного написано.

Я даже хихикнул. Планшет. Я и правда посеял его где-то.

Мама заорала:

— Это Сашенька, Сашенька ее допек! И уехал, сучонок!

— Разберемся, кто кого допек.

— Не трогай его! Руки от ребенка моего убери! — Мать толкнула полицейского, который и не думал ко мне прикасаться.

— Ма, прекрати…

— Не троньте! Не имеете права! Он больной! Больной! — принялась она вопить. Она даже повисла на полицейском, хотя он не подавал никаких признаков того, что собирается наброситься на меня и применить силу, и попыталась одолеть его своими разъяренными сорока шестью килограммами.

— Простите ее, — сказал я им, — это нервы.

Дверь распахнулась настежь, и я увидел за ней растерянных соседа с соседкой из квартиры напротив. «С понятыми пришли», — понял я. Соседи, милейшие люди, были совершенно сконфужены, мне их было даже жаль.

Мама наняла мне адвоката — женщину с роскошными фарфоровыми зубами. Она просит меня «не расслабляться», говорит, если «правильно подойти к построению защиты», можно будет схлопотать не по полной или вообще отделаться условным сроком. Но это уже детали. Для нас с ней слово «правильно» имеет разные значения. Для меня с приходом в изолятор в этой истории поставлена, наконец, точка. Я просто жду день за днем, когда все закончится. Я нервирую адвоката своей расслабленностью и покорностью. Любой уважающий себя убийца стал бы хотя бы для порядка препираться и отнекиваться, я же не сделал ни того ни другого. Я для них диковинный экземпляр. Не идиоты же они, чтобы не понимать, что что-то со мной не так. Я и согласен, что веду себя не совсем, скажем так, нормально. И эта непреходящая сонливость, которую я не могу скрыть даже на допросе.

«Сыночка, — сказала мне мать во время последней встречи, — ты только не нервничай. Много тебе не дадут. Я все устрою! Выйдешь когда, заживем с тобой лучше всех. Обойдемся и без Зинаидиной жилплощади. Без Леры нам с тобой места будет больше чем достаточно». Мама носится с идеей раздобыть заключение о моей невменяемости. Она думает, что если один раз меня такой фортель спас от армии, то сейчас спасет и от тюрьмы. В психушке мне будет лучше, чем на зоне, рассудила она. Моя болезнь снова поднята мамой высоко, как флаг, и реет гордо. Я никак не комментирую материны усилия, теперь мне плевать. Я все уже решил. В этот раз она не собьет меня с пути.

Итак, главную и единственную улику против себя — дневник — я сработал на славу. Подробности того, как я собираюсь убить Зинаиду, изложены красочно и сочно. С указанием конкретных дат и препаратов. Масса пространных рассуждений о том, как я ненавижу жертву. Разумеется, в самом начале следствия вылезла еще алчная и неутомимая Ольга, которая своими показаниями наверняка подлила масла в огонь, расписала, какой я странный тип, как подозрительны были мои речи относительно старухи. Еще один кусочек мозаики для живописания мрачной картины. Так что ситуация с расследованием, кажется, не должна дать крен в неожиданную сторону. У следователя есть кандидат, у которого была и причина и возможность убить старуху, и который, к тому же, не отпирается. Он полагает, что основной и единственный мотив убийства — квартира, а единственный человек, который мог Зинаиду отравить, — я. И хоть мама с адвокатом думают иначе, моя задача его в этом не разубеждать.

Я пишу на бумаге, и это последняя запись в моем дневнике. Что бы ни решил суд, писать про Зинаиду я больше не собираюсь. Для следствия эта история еще не закончена, но она закончена для меня. Какое решение вынесет суд, можно будет прочесть в Интернете.

Для меня это не важно. Важно лишь то, что я осознал свою вину и признаюсь. Остальное — нюансы. Зинаиду убил я.

Адвокат говорит мне не признавать вину. Дескать, мне нет необходимости смягчать сердце судьи признанием, улики против меня по сути косвенные. Она собирается парировать: мало ли кто и что пишет в своих дневниках. Она говорит, что шансы на то, что меня вообще полностью оправдают, составляют пятьдесят процентов. Это много! Но я собираюсь вину признать безоговорочно. И не для того, чтобы вызвать сочувствие. Какие бы печальные последствия ни ждали меня, я признаюсь. Потому что — я это сделал.

Зинаида до сих пор прохлаждается в морге. И будет прохлаждаться, пока дело не закроют. Результаты вскрытия озадачили врачей, которые не нашли никаких назначений на «Х…мин» и выяснили, что у Зинаиды не было необходимости его принимать. (Лера могла бы объяснить им, что к чему, но к тому моменту, испугавшись содеянного, она уже два дня как сбежала).

Бабка находилась под нашей опекой, понятно, что без внимания передозировку «Х…мином» не оставят. Лера, конечно, все-таки глупышка. «Х…мин»-то она купила, но, не зная необходимой дозировки, дала Зинаиде слишком много. Судя по результатам вскрытия, Зинаида употребила почти целый пузырек.

Лера, как могла, постаралась отвести от меня беду, святая простота, — и навлекла беду еще более серьезную. Она попыталась замести следы, но безуспешно. Прочитав мой дневник, она позабыла его удалить. Я оказался не умнее и тоже про это не подумал. Не до него мне было в последние недели. Так что когда стартовало расследование смерти Зинаиды, его легко нашли, я сам оставил его в больнице — очень удобно. Записей хватит с лихвой, чтобы признать меня виновным. Мать сказала бы: «Лера так поступила, потому что хочет нам отомстить!» Но я знаю, что Лера хотела помочь. И теперь я должен — помочь ей.

Маме я правду не скажу. Может, когда-нибудь, но не сейчас.

«Я все сделала», — сказала тогда Лера.

«Это ненадолго», — сказал я, и она ответила: «Я знаю».

Я не понял, не догадался, что она затеяла. За все время расследования про Леру меня спросили лишь вскользь, мол, кто вообще такая. Лера, у нас не прописанная и ни в одном документе не фигурировавшая, не заинтересовала полицию. Так, была у подсудимого девушка, да сплыла. И что с того. Не она, в конце концов, дневник писала. И не она призналась в том, что извела Зинаиду Андреевну Костикову. Так что никто Леру не ищет. В последний раз я видел ее, когда она собирала сумку; прошло всего несколько часов с того момента, как она дала Зинаиде «Х…мин». Это был ее новогодний мне подарок. Мне и матери. И какими же неблагодарными мы оказались. Как мы отреагировали.

Она пробыла сутки у Аллы и уехала. Куда — неизвестно. Ни записки, ни сообщения на телефоне. Бедная девочка, она так хотела мне помочь. А мне плевать было, где она, я не интересовался ни местонахождением Леры, ни тем, что она чувствует. А ведь я мог и раньше догадаться, что Лера хочет убить Зинаиду Андреевну. Никакая не судьба вмешалась в ход болезни Зинаиды. Это была моя дуреха. Я слишком привык отмахиваться от Леры, считая ее ни на что не способной, но, надо сказать, ей удалось меня удивить.