Книга Институт благородных убийц - Анна Зимова

В Сиэтл Саша прибыл не без помпы — на белой яхте, — правда, в качестве юнги. Ожидая в Германии, пока примут решение относительно его персоны, он объездил автостопом несколько городов и даже побывал в Киле, где в те дни проходило самое яркое событие года — международная парусная регата. Делать ему все равно было нечего, а в лагерь с арабами возвращаться не хотелось. В Киле, затерявшись в жизнерадостной толпе зрителей, он подолгу смотрел на яхты, засунув руки в карманы. Манжеты куртки уже совершенно испачкались, и он старался не оставлять их на виду.

Тем же вечером он познакомился с капитаном яхты из Петербурга, они выпили и разговорились. Капитан, мастер яхтенного спорта и бывалый путешественник, мгновенно снес своей татуированной рукой реальность, в которой жил Саша, и нарисовал перед ним другую, головокружительную — предложил поработать помощником-юнгой на его яхте. Капитан произвел на Сашу огромное впечатление — силой, статью, незаурядной биографией. В прошлом он работал учителем труда и яхту сделал почти полностью своими руками. Энтузиазм Саши, с которым он согласился на это предложение, был вполне объясним, и его нисколько не смутило, что плыть им предстоит аж в Сиэтл. В тот момент мысли о самоубийстве были для него более привлекательны, чем мысли о будущем. Ему было все равно куда направиться, а капитан не только предлагал хоть и зыбкую, но почву под ногами, но и обещал выправить парню с замусоленными манжетами паспорт моряка. Сашу не смутила ни маленькая заработная плата, на которую человек в менее стесненных, чем он, обстоятельствах никогда бы не прельстился, ни то, что он довольно слабо представлял, что есть такое — корабль. Тимур (так звали капитана) потом рассказывал, что горячечный энтузиазм молодого человека списал на виски, которым угостил его, и что он решил, что Сашу после этой встречи он больше не увидит. Но Саша никуда не делся.

Тимур планировал продать яхту в Сиэтле, покупатель у него уже имелся. Вся рисковая поездка затевалась из-за прибыли. Они отплыли из Киля рано утром — Саша, Тимур и парень-белорус, первый помощник Тимура. «Я до этого ни разу не плавал по морю, — признался Саша, — и даже не знал, есть ли у меня морская болезнь». Саша сказал, что это было удивительное путешествие и что жизнь в открытом море было лучшее, что могла предложить ему в его тогдашнем состоянии судьба. Они три месяца пересекали Атлантический океан и не испытали при этом особых потрясений (кроме слабого однообразного питания). Земля, которая явилась, наконец, на горизонте, показалась ему чем-то диковинным. Впрочем, неоглядная морская даль — именно это и было ему нужно. В море он был недосягаем для всех, затерялся от всего мира. Оно давало чувство безопасности, а грубая физическая работа и соленый ветер притупили душевные переживания. Порой, глядя на расстилавшуюся во все стороны бесконечную воду, он даже забывал о том, что случилось с ним на берегу. Когда, пройдя через Панамский канал, яхта начала огибать Северную Америку, стало гораздо веселее — они стали заходить в города, поездка в каждый из которых уже сама по себе могла бы показаться Саше сном еще не так давно. По мере того как в Сашином паспорте копились штампы — Сан-Хосе, Манагуа, Гватемала, Акапулько, Тигуана, Сан-Франциско, Лос-Анджелес, — в нем самом росла уверенность, что ему не следует возвращаться в Германию. В Германии ловить нечего, поучал его Тимур. Тебе надо из Америки махнуть в Канаду. Там проще зацепиться. Там помогут. Из Сиэтла беги в Ванкувер, эту границу можно перейти, если знать как.

И Саша перешел границу. Это действительно оказалось делом гораздо более прозаичным, чем можно было подумать, он даже нарисовал мне схему на салфетке в кафе, чтобы я лучше понял траекторию его побега. Даже не пришлось ползти по-пластунски. Тимур научил его, как добраться до нужного места, где следует пригнуться, а где бежать стремглав. Обещанные в Киле деньги он, впрочем, выплатил юнге далеко не в полном объеме. В Ванкувере, наученный Тимуром, Саша постучался в двери русской православной церкви, куда в буквальном смысле слова ввалился, падая от усталости. Его приютили, дали кров на какое-то время, а потом он так и остался работать в миссии при храме.

Я представлял себе людей, работающих при церкви, совершенно иначе, о чем и сказал Саше, но он подчеркнул, что он никакой не священнослужитель, его миссия и сама церковь — две самостоятельные юридические единицы. Миссия — дело добровольное, которое всегда совмещается с другими занятиями, и он не исключение. Если он желает трудиться и на другом поприще, никаких препятствий к этому чиниться не будет.

В дальнейшей истории про то, как он покорял Канаду, превалировала уже не дерзкая авантюра, а благоразумный расчет, и фигурировали в ней и фиктивный брак, и новые документы и вид на жительство, а впоследствии и гражданство. Я поинтересовался у Саши, не боится ли он выпивать после той истории. «Так я дешевый коньяк больше не пью», — сказал он.

Эпилог

Я сижу в следственном изоляторе третий день, но не могу, как Саша, рассчитывать, что мое заключение этим и ограничится.

Как ни странно, я чувствую себя гораздо лучше. Нервное напряжение последних недель оставило на память о себе слабость и вялость. Постоянно хочется спать, что я и делаю, несмотря на то, что, по идее, мне следовало бы волноваться и не находить себе места от беспокойства. Но мне гораздо легче на душе. И я почти все время дремлю, невзирая на шум. Кажется, я начал к нему привыкать. Соседи, два забитых бомжа, мне совершенно не мешают. От одного, правда, удушающе пахнет псиной, наверное, спал с собаками в обнимку. Я пью витамины, что приносит мама, но и они меня не взбодрили. Я отсыпаюсь за весь беспокойный последний год. Два раза ходил на допрос и почти не нервничал. Я чувствую себя довольно безмятежно. Очищающий огонь, в который я бросил Зинаидино барахло, будто бы прошелся и внутри меня, и теперь я обожженный, обновленный и гулко-пустой, как горшок из печки. Я готов заполниться чем-то новым, но это ощущение пустоты тоже довольно приятно, и хочется его продлить — просто дремать, положив руку под голову, и не думать о том, что будет с тобой завтра.

Придя домой из больницы, я занемог, вероятно, простыл, когда жег костер. Почти два дня я проспал, изредка приходя в сознание, некрепким сном, наполненным самыми отвратительными видениями. Сквозь дрему порой я явственно слышал, как гремит на кухне посуда, как хлопнула входная дверь, но одновременно с этим прекрасно понимал, что рядом со мной на постели лежит отвратительно розовая, почему-то раздутая, как от водянки, сестричка-голыш. Я боялся пошевелиться, чтобы не прикоснуться к ней, но вскочить и убежать было не в моих силах, даже во сне я понимал, насколько я слаб и вымотан. Меня мягко, как на волнах, перебрасывало из кошмара в реальность, пока я не почувствовал, что, кажется, готов окончательно прийти в себя. Я совершил над собой усилие и попытался сосредоточиться на звуках квартиры. Никогда еще пробуждение не было для меня настолько тяжелым процессом. Наконец я открыл глаза. Голова была еще совершенно чумная, и волны дурмана все пытались отбросить меня назад, в беспамятство.

Длинные вечерние тени от предметов лежали на привычных местах. Часы едва слышными щелчками отбрасывали время вперед. Я зевнул и ощутил сладковатые миазмы моего застоявшегося дыхания. Я подумал — Зинаида умерла. Воспоминания посыпались на меня. Больница, поджог Зинаидиного барахла, встреча с Сашей. И, наконец, смяв все остальные воспоминания, на меня обрушилась мысль: «Х…мин»!