Книга Шторм войны - Виктория Авеярд

Сотни людей сидят вокруг, и большинство из них, как Дэвидсон, одеты в зеленое и белое. Есть здесь и военные, которых несложно узнать по форме и знакам отличия. Все встают при нашем появлении, продолжая хлопать… в чью честь? Нашу? Или премьера?

Не знаю.

Некоторые не хлопают, но, тем не менее, встают. Из уважения или по традиции.

Ступеньки, ведущие на дно амфитеатра, немногочисленны. Я могла бы сбежать по ним с закрытыми глазами. Но, тем не менее, я внимательно смотрю под ноги и на складки своего сверкающего платья.

Дэвидсон спускается по лестнице и устремляется к креслу в центре; по сторонам от него стоят другие политики. Для нас тоже оставили места – каждое кресло обозначено тканью соответствующего цвета. Оранжевое – для Анабель, серебряное – для Эванжелины, фиолетовое – для меня, алое – для Фарли и так далее. Пока Дэвидсон приветствует коллег и жмет руки с открытой обаятельной улыбкой, мы рассаживаемся.

Сколько бы меня ни выставляли напоказ, я никогда к этому не привыкну.

Совсем другое дело – Эванжелина. Она садится рядом со мной, небрежным движением расправив ниспадающие складки платья, и надменно поднимает бровь. Живая картина. Она рождена для таких минут – даже если Эванжелине страшно, она никогда этого не покажет.

– Убей свой страх, девочка-молния, – негромко говорит она, устремив на меня наэлектризованный взгляд. – Ты ведь и раньше это проделывала.

– Да, – шепотом отвечаю я, вспоминая Мэйвена, его трон и все те гадости, которые говорила, стоя рядом с ним. По сравнению с пережитым сегодняшнее мероприятие будет пустяком. Оно не разорвет мне душу на части.

Дэвидсон не садится – он наблюдает, как остальные с шумом занимают свои места.

Премьер сцепляет руки перед собой и склоняет голову. Прядь седых волос падает ему на глаза.

– Прежде чем мы начнем, я предлагаю почтить минутой молчания тех, кто пал вчера ночью, защищая наших сограждан от атаки рейдеров. Мы будем помнить их.

Люди в зале согласно кивают и опускают головы. Некоторые закрывают глаза. Я не знаю, какое именно поведение уместно, поэтому подражаю премьеру – переплетаю пальцы и склоняю голову.

Проходит целая вечность, прежде чем Дэвидсон вновь заговаривает.

– Дорогие соотечественники… – его голос разносится по всему амфитеатру. Видимо, зал выстроен с расчетом на это. – Я бы хотел поблагодарить вас. За то, что согласились провести внеочередное заседание, – и за то, что пришли.

Он делает паузу и улыбается, когда в ответ раздается вежливый смех. Незатейливая шутка – простой инструмент. Можно сразу же понять, кто тут сторонники Дэвидсона, исключительно по тому, насколько охотно они смеются. Несколько человек сохраняют невозмутимый вид. К моему удивлению, среди них есть и Красные, и Серебряные, судя по оттенкам кожи.

Дэвидсон продолжает, расхаживая туда-сюда:

– Как мы все знаем, наша нация молода, она выстроена нашими собственными руками за два минувших десятилетия. Я – лишь третий премьер республики, а среди вас многие избраны впервые. Вместе мы представляем волю нашего разнообразного населения и его интересы – и, разумеется, стараемся обеспечить людям безопасность. В минувшие месяцы я делал то, что считал необходимым, ради поддержания наших принципов и идей, – его лицо становится серьезным, морщины на лбу углубляются. – Маяк свободы. Надежда. Свет в окружающей нас тьме. Монфор – единственная на континенте страна, где цвет крови не играет роли. Где Красные, Серебряные и Непримиримые трудятся сообща, плечо к плечу, создавая лучшее будущее для всех наших детей.

Я стискиваю руки так, что костяшки белеют. Возможно ли то, о чем говорит Дэвидсон? Год назад Мэра Бэрроу из Подпор не поверила бы этому. Не смогла. Мой мир был ограничен тем, чему меня учили, и тем, что мне дозволялось видеть. Работа – либо призыв. То и другое, на свой лад, было приговором. Тысячи, миллионы людей уже прошли тем или иным путем. Что толку мечтать об иной жизни? Мечты могли лишь разбить и без того измученное сердце.

«Жестоко внушать надежду, когда ее нет». Так сказал папа. Но даже он больше не станет этого повторять. Теперь, когда мы увидели, что надежда есть.

Эта страна, шаг навстречу лучшему будущему, существует на самом деле. Я вижу ее своими глазами. Красные, с алым румянцем на щеках, сидят в зале совета бок о бок с Серебряными. Лидер страны, новокровка, расхаживает перед нами. Фарли, чья кровь красна, как рассвет, восседает рядом с Серебряным королем. И даже я. Я тоже здесь. Мой голос имеет значение. Моя надежда кого-то волнует.

Я перевожу взгляд с Эванжелины на законного короля Норты. Он пришел за мной сюда, потому что по-прежнему любит меня – Красную девушку. И потому что искренне желает во всем разобраться сам.

Надеюсь, Тиберий видит то же, что и я. И если он действительно займет трон, если мы не сумеем ему помешать, надеюсь, он вспомнит слова премьера.

Тиберий рассматривает собственные руки, крепко вцепившиеся в подлокотники кресла. Костяшки у него побелели так же, как у меня.

– Но мы не можем утверждать, что свободны, не можем называть себя светочем прогресса, если допускаем жестокость рядом с собственными границами, – продолжает Дэвидсон. Он подходит к нижнему ряду кресел и впивается взглядом в своих соратников. – Если мы смотрим на горизонт и знаем, что есть Красные, живущие как рабы. Непримиримые, которых убивают. Жизни, раздавленные пятой Серебряных господ.

Представители Серебряных династий не морщатся. Но и не отрицают того, что говорит премьер. Анабель, Тиберий и Эванжелина неотрывно смотрят вперед, и их лица неподвижны.

Дэвидсон движется дальше, завершая круг.

– Год назад я просил права вмешаться. Использовать часть нашей армии, чтобы помочь Алой гвардии внедриться в Норту, Озерный край и Пьемонт – во все королевства, основанные на тирании. Это был риск. Наша страна, которая развивалась тайно, открыто заявляла о себе. Но вы любезно согласились.

Он смыкает пальцы и слегка кланяется собранию.

– И я прошу вновь. Солдат и денег. Чтобы свергнуть человеконенавистнические режимы и честно взглянуть в лицо друг другу. Тогда мы скажем нашим детям, что не стояли в стороне и не смотрели, как другие дети гибнут. Наш долг – свидетельствовать и сражаться.

Один из сидящих в зале встает. Серебряный, с редкими светлыми волосами, белой, словно кость, кожей, в изумрудно-зеленой одежде. Ногти у него необыкновенно длинные и отполированные до блеска.

– Вы говорите о свержении режима, премьер, – произносит он. – Но я вижу рядом с вами юношу с серебряной кровью, у которого на голове корона. Других корон в этом зале нет. Вам, как и мне, известно, сколь многое пришлось уничтожить, чтобы выковать нашу нацию. Сколь многое пришлось сжечь, чтобы затем восстать из пепла.

Он касается собственного лба. Смысл его слов ясен. Одна из корон, от которых Монфору пришлось отказаться, принадлежала ему. Я стискиваю зубы, подавив желание взглянуть на Тиберия. Мне хочется крикнуть: «Видишь? Это реально».