Книга Муравечество - Чарли Кауфман

— Боюсь, у нас не очень складывается разговор, — говорю я.

— Давайте попробуем разобраться, почему вы так решили.

— Не хочу разбираться. Мне пора.

— Сеанс не окончен, у вас еще куча времени, и вам все равно придется его оплатить. Мы можем провести его с пользой и преодолеть это препятствие, если обсудим ваши проблемы.

— Я ухожу.

— Хорошо, я признаю, что вы не еврей. Не человек еврейской национальности. Не иудей. Пожалуйста, не уходите.

— Боюсь, слишком неубедительно и слишком поздно, — говорю я.

— Думаю, я смогу помочь вам вспомнить. Есть кое-какие приемы, чтобы восстановить утраченные воспоминания.

— Я обращусь за помощью в другое место.

— Специалиста лучше меня вы не найдете.

— Я рискну.

Я ухожу. Клянусь, закрывая за собой дверь, я слышу, как он бормочет себе под нос: «Еврей».

«Я не еврей», — бормочу я в ответ.

Глава 22

Я в другой приемной в Гарлеме, и этот террапин… в смысле терапевт; террапин — это черепаха. Надо будет спросить об этом нового терапевта, доктора Малгодауна. Возможно, это оговорка по Фрейду? Такой вопрос поможет растопить лед. Возможно, в моем представлении терапевты прячутся в панцирях, как и террапины? Интересно. Возможно, я ставлю под сомнение представление, что именно клиент в терапии — уязвимая сторона? Возможно, я ставлю под сомнение подобную модель терапии? Спрошу доктора Малгодауна. До сих пор не знаю, какого тон пола. Даже предположить не могу, поскольку имя тона — Эвелин. Доктор Малгодаун выглядывает из кабинета. Белая женщина. Насчет женщины — это предположение, но довольно очевидное, я полагаю, поскольку она выглядит как типичная женщина: плиссированная юбка, красная блузка, на шее — тяжеловесные деревянные бусы, я полагаю, малавийского происхождения.

— Мистер Розенберг? — говорит она.

Она транс-женщина. Опять же — всего лишь предположение, на это намекает тембр ее голоса.

— Да, — говорю я.

— Входите, пожалуйста.

Я вхожу.

— Предпочитаю, чтобы ко мне обращались с местоимением «тон», — говорю я в надежде, что она ответит взаимностью.

— Спасибо, — говорит она, — но не думаю, что во время сеансов у меня будет необходимость обращаться к вам в третьем лице.

Этот раунд за ней, она улыбается.

— Туше, — говорю я.

— Так что же вас привело ко мне сегодня? — спрашивает она.

— У меня проблемы с памятью.

— Такое случается довольно часто, когда мы стареем, — говорит она.

— Да, согласен. Но, как бы то ни было, я надеялся, что моем случае все иначе — ведь раньше у меня была почти эйдетическая память, — а также, возможно, получить какие-нибудь средства.

— Вы иногда забываете дорогу домой?

— Нет. С этим проблем нет.

— Это хороший знак. Если вы не против, я бы провела тест на память.

— Конечно.

— Я прочту список из десяти… понятий — раньше мы называли их «вещами», однако недавно в переписке с коллегами договорились, что «понятие» — терапевтически более подходящее слово, — и после этого попрошу вас их повторить.

— Хорошо.

— Апельсин, липучка, карандаш, сердцеед, эскалоп, Пурим, браслет-оберег, фестонные ножницы, тромбоциты, вязаная шапочка.

— Апельсин, липучка, карандаш, сердцеед, эскалоп, Пурим, браслет-оберег, фестонные ножницы, тромбоциты, вязаная шапочка.

— Нет.

— Нет?

— Номер пять — это «эскалоп», а не «эскулап».

— Я сказал «эскалоп».

— Правда?

— Да.

— Хорошо. В любом случае, если бы вы сказали «эскулап», это бы говорило скорее о проблемах со слухом, чем с памятью. Значит… память в порядке. Слух… не факт. В основном вы в порядке.

— И тем не менее я должен вспомнить фильм, но не могу. Не знаете ли вы каких-то техник, позволяющих отыскать утраченные воспоминания?

— Возможно, мы могли бы попытаться прояснить причину того, почему вы вытеснили эти воспоминания.

— Думаете, я их вытеснил?

— Да. Вытеснение — сложная вещь, или, вернее, понятие. Просмотр фильма нанес вам травму?

— Нет, он был откровением.

— Откровения тоже могут быть травматичными.

— Не думаю, что он был травматичным. Это самые вдохновляющие три месяца в моей жизни.

— Три месяца?

— Фильм длился три месяца.

— Вы шутите.

— Никаких шуток. Это неэтично.

— Как можно надеяться запомнить фильм длиной в три месяца? Я и что вчера ела на завтрак, не помню.

— Я не вы. У меня эйдетическая память. А вы ели омлет.

— Как вы…

— Вижу его остатки у вас на блузке.

— Но я могла посадить пятно и сегодня утром.

— Над нагрудным карманом вашей блузки вышито слово «среда». Среда была вчера. Судя по исходящему от вас запаху, блузку вы надели вчера утром, а по алому пятнышку на cubital fossa, или локтевой ямке, как вы ее называете, я вывел, что сегодня утром вы сдавали кровь на анализ — надеюсь, все хорошо, — что, в свою очередь, означает: вчера с вечера вы голодали и сегодня утром не завтракали.

— Потрясающе. Хорошо. А чем вы завтракали пять дней назад?

— Вишневая гранола, обычный йогурт — который я произношу «йа-гурт» — и кофе со сливками.

— Откуда мне знать, что вы не врете?

— Зачем мне врать?

— Чтобы произвести впечатление, — говорит она.

— Мне это не нужно.

— По-моему, вы слишком щедры на уверения.

И тут я начинаю рыдать. Доктор Малгодаун обладает необычайной способностью залезть мне в душу, сорвать с меня маску, вырвать из груди еще бьющееся сердце и показать его мне. Возможно, это потому, что сама она как транс-женщина пережила многое, или же то, что она транс-женщина, — результат страданий из-за той глубокой интуиции, которой просто нет места в жизни мужчины в нашей культуре. Убирайся отсюда, говорит общество. Мужчины — рациональны. Мужчины верят в науку. А колдовство оставь бабам. И доктор Малгодаун поверила в это. Сам я, конечно же, всего лишь диванный психолог (курсы по обиванию диванов и общественным проблемам были моими второстепенными предметами в Гарварде), поэтому не могу сказать, имеет ли моя теория право на существование. И на этой стадии отношений пока еще слишком рано обсуждать ее с доктором, поэтому я храню молчание. Посмотрим, что из этого выйдет. Кроме того, я не в себе от того, насколько глубоко она залезла мне в голову. Это пусть у нее будут инсайты. Подсказать ей я всегда успею.