Книга Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны - Хаим Бермант

«Думаю, ты понимаешь, моя дорогая Луиза, – предупредил Энтони еще до свадьбы, – что все мои родные находятся в полном рабстве у своего бизнеса».

Возможно, это было верно в отношении его брата Лайонела; но, что касается его самого, это было явное преувеличение, поскольку у него находилось достаточно времени и для верховой езды, и для охоты. Он и его братья любили охотиться в Олд-Беркли, неподалеку от Ментмора, а так как охота на лис часто заканчивалась впустую, они предпочитали загонять оленей, что почти всегда гарантировало добычу. В Ментморе была своя псарня, Ротшильды также финансировали охоту. Она собиралась каждый понедельник и четверг и привлекала немало народу. А так как сэр Энтони редко занимался делами компании в Шаббат, а по воскресеньям Нью-Корт был закрыт, рабом бизнеса его можно назвать весьма условно.

Сэр Энтони был жизнерадостным и веселым человеком, легко сходился с людьми и наслаждался любой компанией. Луиза же была хрупкой, тонкой и робкой женщиной и трепетала при одной мысли о большом собрании людей. В феврале 1848 года, после роскошного ужина у Лайонела, она печально заметила у себя в дневнике: «Мадам Нэт [ее невестка] выглядела замечательно, такая высокородная, изящная и яркая. Я же утомилась и чувствовала себя серой мышью в сравнении с другими, как часто бывает со мною в обществе».

Она ненавидела такие ужины, но понимала, что положение обязывает ее не только бывать на них, но и повторять их у себя, и сидела маленькой страдалицей среди блестящих гостей: «Сегодня у нас первый большой званый ужин – наша первая большая скучища. Я вся как на иголках, в основном из-за того, что комнаты выглядят так роскошно – слишком роскошно, на мой вкус. На какие труды мы идем, какие несем расходы ради так называемых удовольствий общества! Насколько же больше истинного удовольствия принес бы человеку великодушный поступок или хотя бы сделанный от доброты подарок, но тут я не могу следовать своим природным наклонностям. Странно сказать, это я, такая противница роскоши во вкусах и привычках, должна делать вид, будто мне нравится эта мишура и блеск. То самое, что меня изводит…»

Ее расстраивала не просто расточительность подобных мероприятий, но и их пустота. Она чувствовала, что люди созданы для более высокой цели. Но нельзя сказать, что чуралась любого общества. Она много времени проводила среди книг и связанных с ними людей, и через Астон-Клинтон прошла целая вереница литературных фигур, среди которых были Теккерей и Мэтью Арнольд. Луиза любила, чтобы ее встречи не были людными и официальными, чтобы на них присутствовал тесный кружок избранных. На формальном приеме она чувствовала себя не в своей тарелке даже рядом с писателями: «Я сидела между мистером Теккереем и мистером Чарльзом Вильерсом! Они очень забавно шутили и были очень добры, но, когда я сильнее всего стараюсь не быть глупой, именно такой я чаще всего и выхожу. Так получилось и в тот раз».

Однако на самом деле Теккерей имел самое высокое мнение о леди Ротшильд, и в романе «Пенденнис» мы находим ее портрет, увиденный чуть ли не влюбленными глазами: «Только вчера я видел одну еврейскую леди с ребенком на руках, и ее лицо лучилось такой ангельской нежностью к ребенку, что, казалось, их обоих окружает какой-то ореол. Клянусь, я едва не пал перед нею на колени.»

И сэр Энтони, и леди Ротшильд серьезно относились к своим обязанностям перед арендаторами, местным городком и всей округой, и леди Ротшильд взяла на себя роль всеобщей благодетельницы. Она посещала деревенские дома и побуждала дочерей поступать так же. Как-то раз они увидели молодую женщину, кормившую ребенка. Сколько лет младенцу, спросили ее.

– Четыре месяца.

– А как давно ты замужем?

– Полгода.

Ее светлость с дочерьми поспешно вышли.

Особо ее заботили вопросы образования, и дочери разделяли ее интерес. Когда Констанс была еще маленькой, любящий отец спрашивал ее, чего бы ей хотелось на день рождения. «Детскую школу», – как-то раз сказала девочка, и ее она и получила. Еще он построил школу для девочек в городке (конечно, еще до введения всеобщего образования в 1870 году по Закону об образовании). Два строения в стиле, если можно так выразиться, карманной готики все еще стоят по обе стороны главной улицы. Городскую ратушу, тоже действующую до сих пор, построила леди Ротшильд в 1884 году в память о своем усопшем супруге.

Время от времени Констанс и Энни преподавали в этих школах. Еще они завели «грошовую читальню» и любительский театр для местных жителей, а леди Ротшильд написала короткую фантазию под названием «Сон» на открытие ратуши. Это была маленькая проповедь, несколько перенасыщенная символизмом, но не без изящества и очарования. Как ее приняли горожане, неизвестно.

Несмотря на книжные склонности леди Ротшильд, ее дом не был сонным царством. Две ее дочери не сидели на месте. Постоянно сменялись гувернантки и учителя, слуги и горничные. Был еще целый зверинец из собак, черных и коричневых терьеров, скотч-терьеров, мопсов, спаниелей, такс, которые ворчали и лаяли, и от них некуда было скрыться. Леди Ротшильд была особенно привязана к крошечному йоркширскому терьеру Эльфи, постоянной спутнице ее зрелых лет, и, когда та погибла из-за несчастного случая, Луиза была подавлена горем: «Сегодня мою дорогую Эльфи положат под большим тисом, где она упокоится навсегда. Как я буду скучать по ней – этому верному маленькому другу. О горе, горе знать, что мне никогда уж ее не увидеть!»

Гости стекались в дом нескончаемым потоком. Миссис Дизраэли могла заскочить без предупреждения чуть ли не в любое время дня и ночи, и ее непрестанная болтовня, взъерошенный парик, экспрессивная манера вести себя несколько смешила младших членов семьи. Но леди Ротшильд была к ней привязана: «Миссис Дизраэли… отличается острой наблюдательностью; странно, что она слепа к своим собственным недостаткам; однако, несмотря на все это, она нравится мне, ибо у нее доброе, искреннее сердце».

Она не могла сказать того же о Дизраэли и считала, что «его единственная цель – собственное возвышение». Диззи между тем любил леди Ротшильд и восхищался ею и питал самые теплые и уважительные чувства к ее мужу, «на сто процентов доброму малому, самому дружелюбному человеку, которого я когда-либо знал, самому добродушному и щедрому».

Неприязнь леди Ротшильд к Диззи не разделяли другие члены ее семьи, и он, можно сказать, был почетным Ротшильдом. Его поместье Хьюэнден находилось едва ли более чем в двадцати милях от любой из резиденций Ротшильдов и лишь в семнадцати милях от Астон-Клинтона. Поэтому они часто ездили друг к другу в гости. Констанс сохранила ясные воспоминания об этом государственном муже среди лесов и полей Хьюэндена: «Как он любил это место! И как старался соответствовать образу, который возложил на себя, образу сельского джентльмена! Одетый в свою бархатную куртку, кожаные штаны, мягкую фетровую шляпу, с маленьким топориком для обрубания обвившего деревья плюща в одной из его белых рук, которые, вероятно, прежде не держали ничего тяжелее пера, мистер Дизраэли был настоящим помещиком…»

В каком-то смысле это описание вполне могло бы подойти и ее отцу.

Мистер и миссис Гладстон дважды останавливались в Астон-Клинтоне. Во второй раз Констанс, к тому времени уже замужняя женщина, несколько часов гуляла с мистером Гладстоном по саду, беседуя о Библии, апокрифах и загробном мире. С четой же Дизраэли разговоры неизменно шли о том, что здесь и сейчас.