Книга Очень странные увлечения Ноя Гипнотика - Дэвид Арнольд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Алан: ЗЫРАЭЗШЫРФЭПЗРФЭП!!!
Я: Думаю, Мила Генри старалась в книге сказать то, чего не могла сказать в реальной жизни… Думаю, она извиняется перед сыном.
Алан: Только за что?
Я: Джонатан пытался писать
Алан: На крыльях полного хаоса и чего-то там
Я: И разрушения. Название куда круче самой книги хаха
Алан: Хотя фильм еще хуже
Я: Точно
Алан: Дж вроде художник, да?
Я: Да, но по-настоящему не прославился. Про него всегда пишут «Джонатан, сын…»
Я: Тень матери его поглотила. Думаю, она чувствовала вину
Алан: Но где ответ на твой изначальный вопрос? Почему одна картинка отличается от остальных?
Алан: (Не торопись)
Алан: (Целую простыню пишешь?)
Алан: (Не буду отвлекать понапрасну)
Алан: (Чтобы не сбить с мысли)
Алан: (Кстати, давно хотел спросить: КАКОЙ ТВОЙ ЛЮБИМЫЙ ЦВЕТ?)
Я: Ну а как отметить, где зарыта собака, если не другим оформлением? Если уж она не могла сказать сыну в лицо, вряд ли взяла бы и напрямую написала в книге. НО. Она могла подбросить сыну пасхалку в надежде, что тот найдет ее сам. Или не найдет. Может быть, она извинилась для себя. Как католики на исповеди. Просто снять груз с души.
Алан: Да ты хренов Шерлок
Я: До сих пор без понятия, почему мои странные влечения не изменились, в отличие от ЛУЧШИХ ДРУЗЕЙ.
Алан: Еще сообразишь
Я: А пока у нас всегда есть Джо Пеши
Алан:???
Я: Злодей из «Один дома»
Алан: Ты гений
Я: Гений с доступом к интернету
Алан: Не тормози, Пеши и Амбридж отличная пара
Я: Не сомневаюсь. Команда Амбши все разнесет настолками
Алан: Команда Амбши!!! Ты совершенство, люблю тебя
Я: Знаю
Алан: Не будь как Хан Соло
Я: Это эвфемизм?
И тут мистер Арментраут конфискует мой телефон.
Учеба только что закончилась. Наконец-то каникулы по случаю Дня благодарения. С этой мыслью и после общения с Аланом в тот день я ушел из школы в приподнятом настроении, шагнул в морозный воздух Айвертона и в первый раз за долгое время, а то и вообще впервые по-настоящему почувствовал себя Гипнотеком – алановской мускулисто-супергеройской версией меня.
– Филип Пэриш, – воскликнул я, уперев руки в бока и задрав челюсть к небу, – берегись!
В этот минуту младшеклассник с огромным ранцем, случайно проходивший мимо, задал стрекача, из чего я сделал вывод, что его зовут Милип Гэриш или вроде того, потому что паренька как ветром сдуло, и я от избытка энергии помчался вслед за ним, размахивая руками над головой и с маниакальным хохотом вопя:
– Я больше не застрял!
Насколько мне известно, тот мальчишка до сих пор бежит.
В тот же вечер за ужином мы обсуждаем планы на День благодарения, кто приедет, кто не сможет, какие блюда какой родственник привезет и так далее. Кажется, папа освободил одну из гостевых комнат, так что у дяди Орвилла будет свое жилье, когда он заявится, это бесспорно большое облегчение.
Срок моего решения насчет института – как отцовская экспериментальная лазанья посреди стола: никто ее не трогает, мы стараемся даже не смотреть на нее из страха заразиться, и само ее существование сводит с ума. После ужина я окапываюсь у себя, достаю «Это не мемуары» с бонусными материалами и убиваю время, пока приглушенный смех родителей в соседней комнате не затихает. Около десяти вечера я нащупываю в глубине ящика стола фальшивое удостоверение личности, которое прошлым летом изготовил для меня кузен Вэл и Алана. Беру ключи, бумажник и, наконец, потерянную фотографию Пэриша.
В коридоре тихо. Сейчас или никогда. Я крадусь к лестнице и вниз по ступенькам, осторожно избегая предпоследней с ее скрипучей доской. Я подумывал сказать родителям, что собираюсь погулять с Аланом и Вэл, но мама непременно захотела бы узнать, куда мы пойдем. А поскольку я вообще не собирался встречаться с близнецами, мне светил двойной обман. Провести мать непросто даже по одному пункту, а уже по двум – все равно что проникнуть в ЦРУ: не абсолютно невозможно, но близко к тому. И когда мама обмолвилась, что отключит сигнализацию для дяди Орвилла, я понял, что гораздо проще выскользнуть тайком.
– Куда это ты собрался?
– Блин! Пенни! Что ты тут делаешь в такой поздний час?
– Ты же знаешь, я люблю почитать у огня, – говорит моя сестра, руки в боки, как Питер Пэн. У нее в ногах стоит Марк Уолберг и издает тишайшее «гав!», как будто даже он понимает, что сейчас очень важна скрытность. Наверное, он и правда понимает, хитрая бестия. – А ты что тут делаешь?
– Ничего я не делаю. Как раз иду спать, – притворно зевая, отвечаю я.
Секунду она молчит – на ней дырявые джинсы, старая футболка с именем Самми[32] на спине (полустершаяся фамилия теперь читается как Сосо), резиновые сапоги и пиратская повязка на глазу, – потом тихонько просит:
– Возьми меня с собой.
– Что?
– Возьми меня туда, куда ты собрался.
– Я собрался в кровать, вот куда.
– Я не дурочка, – парирует Пенни.
– Пенни…
– Возьми, или я всем расскажу.
Любые отношения между братом и сестрой регулируются специальным соглашением, назовем его Биллем о правах братьев и сестер. Соглашения бывают разными, их принципы отличаются, как отличаются и сами братья и сестры. По нашим правилам Пенни позволяется бесить меня сколько угодно, а я, в свою очередь, имею право заменить любой номер в контактах у нее на мобильнике телефоном пиццерии (хотя в последнее время подобные развлечения пошли на убыль – кто знает, может, мы взрослеем). Но главное, что в нашем соглашении черным по белому записано: никто из нас не должен ябедничать – никогда, ни по каким причинам и ни при каких обстоятельствах.
