Книга Голубая кровь - Олег Угрюмов

Красный перстень Аддон Кайнен предусмотрительно снял с пальца Руфа и надел на свою руку. Он не хотел, чтобы молодой человек, обладая такой вещью, задался вопросом, откуда она попала к нему. Хранитель Южного рубежа боялся этого всплеска памяти.

Но и отбирать то, что принадлежало другому по праву, тоже не желал. Вот и носил перстень, уповая на то, что Руф однажды узнает свою вещь, и молил богов о том, чтобы это случилось как можно позже.

Либина, конечно, что-то подозревала и даже несколько раз подступала к Аддону с расспросами. Но вскоре выяснилось, что она видела в Руфе сына возможной своей соперницы — бывшей ли, теперешней ли. И когда Кайнен уяснил для себя причину ее тревог и весело расхохотался, совершенно успокоилась. Только потом хранитель Южного рубежа понял, какой подарок сделала ему мудрая супруга: кто-кто, а она-то наверняка знала, что Руф — чужой. Ребенка Сиринил Либина воспитывала с самого детства.

Воистину Аддон Кайнен не умел лгать. И не зря Каббад предупреждал его, что чем грандиознее ложь и больше вымышлено подробностей для придания этой лжи правдоподобия, тем скорее начнешь путаться, кому и что говорить. Потому что в ложь отчасти и сам веришь, а отчасти — забываешь. То, чего никогда не было, редко оседает в памяти.

Спустя ритофо или два Кайнен понял, что Либина про себя решила считать прорицателя Каббада истинной причиной появления странного юноши. Причина как причина — ничем не хуже и не лучше Других. Так что Руф прижился.

А когда оказалось, что он хороший воин и умелый охотник, то последние любопытствующие отстали. Таких людей ценят, и кому какое дело, чья кровь течет в их жилах, если мечи верно служат Каину и его обитателям.

Вскоре уже и сам Аддон Кайнен забыл странные обстоятельства, которые предшествовали его встрече с Руфом. Он гордился названым сыном и вполне понимал У ну, которая влюбилась в молодого человека если не с первого, то уж точно со второго взгляда. И был внутренне готов дать свое отцовское согласие и благословить их союз, если Руф решится заговорить с У ной о своих чувствах, хотя и одобрял неспешное развитие событий. А куда спешить-то?

Только когда дозорные обнаружили разоренное стойбище палчелоров и Тланви, бывалого солдата, участвовавшего в знаменитой Габаршамской резне, вывернуло наизнанку при одном только взгляде на то, что осталось от ее жителей, Кайнен подумал о

/Разорванные пополам тела, гладко срезанные куски плоти — даже кости выглядят так, словно сделаны из воска и по ним прошлись раскаленным лезвием, окровавленные тряпки, что-то невозможное, отвратительное, похожее на внутренности… внутренности и есть… /

мощных конечностях, похожих на клинки длинных мечей, о серповидных челюстях, о бронированном теле, таящем смертельную угрозу. Такой противник непобедим.

И когда армия Омагры в конце концов была истреблена невидимым и неизвестным врагом, он, Кайнен, надеялся на то, что это пришли на помощь осажденному Каину те, чей сородич верным псом лежал у ног Руфа в этой страшной пещере.

А потом Килиан вернулся с поля боя один, без брата. И начал плести чушь о внезапном нападении варваров и героической гибели своего спутника. Он тоже не умел лгать, как и его отец. Другие поверили, но Аддон, жадно ловящий каждое слово сына, поверить не мог. И видел, что Уна тоже старается скрыть сомнения, и чем больше сил она прилагает, чтобы вести себя естественно, тем очевиднее становится ее недоверие.

3

Каббад поднял на друга усталые глаза. Воспаленные, слезящиеся, с сеточкой красных сосудиков. Медленно потер переносицу.

— Ты подозреваешь Килиана?

— Что уж теперь лить воду на жернова? Но если говорить начистоту — да, подозреваю. И ты, Каббад, его подозреваешь. Хотя я и не могу понять, зачем это понадобилось Руфу.

— Даже так? — усмехнулся Глагирий.

— Конечно, мудрый. Мой сын Килиан — очень хороший воин и в битве с одним и даже двумя-тремя варварами или любыми другими противниками мог бы уцелеть. Я сам учил его, и моя наука не прошла даром. Но вот, например, с таким зверем, как тот, которого я видел в пещере, ему не справиться. Врага нужно оценивать по достоинству: это великий враг. И Руф был таким же, в каком-то смысле больше зверем или божеством. У него ко многим вещам было не человеческое отношение…

— А какое же? — заинтересовался Эрвосса Глагирий.

— Не знаю. Но какое-то другое. Словно он был вылеплен из совершенно другого теста. Там, где человек боялся, Руф задумывался; там, где я плакал бы, он становился серьезен и внимателен; там, где другие умирали, Руф не просто выживал. Он отказывался понимать, отчего люди погибли. Ведь это было так сложно сделать.

— Что «сложно»?

— Умереть сложно. А выжить легко. Я же говорю — он иначе думал.

Килиан мог захотеть убить Руфа. В это я верю. Но суметь убить Руфа без его молчаливого согласия и пособничества? Увольте. Мой мальчик всего лишь обычный человек.

— А зачем Руфу было погибать от руки собственного брата?

— Не знаю. Я долго прожил с ним бок о бок, привык считать его родным, а поэтому забыл, кем он был до нашей встречи… Но теперь должен признать: не мне судить его и не мне пытаться понять.

— Ты не забыл, — заметил Каббад, — ты никогда не знал этого.

— Положим. Я забыл, что не знал, кем был Руф до нашей встречи, — да и не хотел вспоминать, честно говоря. Я просто любил его и гордился им, потому что он этого заслуживал.

Старец Глагирий сел рядом с Кайненом и ободряюще похлопал его по руке:

— Да, человече. Ты лихо сыграл в свою игру посреди игры богов. И сделал это с таким невинным видом, что я так и не могу уразуметь: то ли ты игрушка в руках Судьбы, то ли сам — Судьба.

— Он ничего не понимает, — сказал Каббад тяжелым голосом. — Ты не учитываешь, что наш друг Аддон Кайнен не знает и сотой доли того, что известно тебе, отец.

— Вот-вот, — подтвердил Кайнен. — Начнем с того, что я не знал о вашем родстве. Или я и тут чего-то не понимаю?

Двое мудрецов вгляделись в его печальную физиономию и расхохотались.

Хотя на самом деле им было совсем не до смеха.

— Все переменилось, — утирая выступившие слезы, сказал Глагирий. — Наши боги допустили роковую ошибку, и теперь мир будет расплачиваться за нее.

— Во второй раз, — не то спросил, не то утвердил Каббад.

— Во второй раз…

Шисансаном искренне восхищался Рамором.

Его собственный мир был гораздо более суровым, жестоким и беспощадным к тому, кто не сумел приспособиться и кому не посчастливилось родиться наисильнейшим. В удачу на Ифнаре не верили — верили в собственную мощь и разум.

Это делало его детей более сильными, выносливыми и разумными, нежели люди, но и у людей были свои преимущества. Кто, как не бог, изгнанный своими родичами за излишнюю человечность, мог оценить это?