Книга Фридрих Вильгельм I - Вольфганг Фенор

Но тут король движением руки установил тишину. Он осмотрел аудиторию и вполне серьезно произнес: «Крупица природного ума весит больше центнера университетской премудрости!» В зале можно было услышать полет мухи. Король подошел к 36-летнему правоведу, профессору Иоганну Якобу Мозеру, только что издавшему первую книгу своего пятитомного труда «Германское государственное право», и спросил его, что тот думает о Кристиане Вольфе — в 1723 г. король выгнал этого философа по наущению святош из Галле, но, убедившись в собственном заблуждении, с 1735 г. неустанно звал его обратно. Мозер, чрезвычайно уязвленный славой его 58-летнего коллеги, гремевшей по всем кафедрам Германии, надменно заявил, что не знаком с трудами Вольфа. Король был ошеломлен этим ответом. Между ним и Мозером состоялся следующий диалог:

Король. Что? Вы не читали труды Вольфа?

Мозер. Когда я учился, Вольф еще не был светилом. А позже у меня было слишком много других дел.

Король. Ну, если вам не хватает времени, не тратьте его на преподавание.

Фридрих Вильгельм закусил губы. Он еле сдерживал гнев, вызванный тщеславием этого подозрительного интеллектуала.

Король. Какой предмет вы здесь ведете?

Мозер. В основном jus publicum.[24]

Король. Да? Jus publicum и философия — вещи полезные. Но пандекты были написаны людьми, только и хотевшими вытянуть из других деньги.

Король внимательно осмотрел надменного Мозера, затем сказал: «Каждый имеет свои заскоки. У меня это солдаты, а кто-то (король кивнул на Мозера) помешан на самомнении». Мозер побледнел, но король рассмеялся и хлопнул его по плечу: «Да ладно, я шучу». Глубоко уязвленный Мозер заговорил о том, что такие шутки не достойны христианина, а в Библии сказано: за каждое неверное слово однажды придется держать ответ. Фридрих Вильгельм выслушал его мрачно и спокойно, потом ответил: «Будешь в Берлине — сходи к благочинному Ролоффу. Он истолкует тебе эти слова иначе». Затем король отвернулся к профессорам и студентам, образовавшим вокруг него плотное кольцо. Когда профессор Флейшер пожаловался на плохое посещение лекций по философии, король пообещал издать указ: студенты с неудовлетворительными отметками по философии не получат места на государственной службе. Присутствующие студенты оторопели, а король рассмеялся. Фридрих Вильгельм считал ханжество чуждым университету Франкфурта-на-Одере. Поглядывая на Мозера, он произнес: «С богомолками я вообще не имею дел. Все они чистой воды лицемеры». Студенты провожали своего короля громовыми аплодисментами и безудержным «Виват!».

Неужели Фридрих Вильгельм, король-солдат, не был набожным человеком? Мы знаем, в юности он весьма серьезно относился к вопросам религии и даже упрекал собственную мать в том, что она «плохая христианка». Но как тогда объяснить еретические взгляды, выдаваемые за правильные студентам во Франкфурте-на-Одере?

Отношение Фридриха Вильгельма к Богу лучше всего объясняется его насквозь солдатским мировоззрением. Как прусские подданные были обязаны слушаться короля без всяких оговорок, так и он чувствовал себя ближайшим подданным Всевышнего, веря в него с детским благоговением и никогда не осмеливаясь нарушать его заповеди. Но подобно гренадеру, всячески уважающему своего батальонного командира и все же старающемуся сохранить определенную свободу в повседневной солдатской жизни, Фридрих Вильгельм и за собой оставлял право иметь собственное мнение в вопросах религии. С рождения и крещения он принадлежал к реформатской, кальвинистской, общине и остался верен ей до конца жизни. Но он не собирался разделять догмы, установленные, как было вполне очевидно, не Богом, а возникшие из выкладок ограниченных и ревнивых иерархов церкви. Поэтому на бесконечные, длящиеся уже два века споры между реформатской и лютеранской церквами он просто не обращал внимания. Для него обе протестантские конфессии являлись одним и тем же вероучением, а разницу в богослужениях он сердито называл происками «склочных попов». Обеим конфессиям следовало идти рядом и в ногу, подобно бравым мушкетерам и гренадерам. А всю это болтовню — к чертовой матери! Он терпеть не мог многословия на церковных кафедрах, из-за чего проповеди то растягивались, то сокращались, нарушая другие планы прихожан. И он издал декрет, согласно которому проповедь, будь она лютеранская или кальвинистская — все равно, должна была продолжаться шестьдесят минут. Проповедник, «болтавший» дольше, подвергался штрафу: обязывался внести в рекрутенкассу два талера. Церковь, безоговорочно и безгранично им почитаемая, являлась в его глазах составной частью государства, единственного вместилища Божьего порядка на земле. И ее тоже следовало приспосабливать к устройству большого механизма, чтобы он работал четко, без сбоев, без остановок по пустякам и ради дурацких штучек.

Иными словами, христианство, которому король был предан сердцем и разумом, следовало, как и все в стране, использовать с выгодой. Когда в Берлине была заново отстроена разрушенная пожаром церковь Св. Петра, он воспользовался долгожданным случаем и распорядился о проведении значительно упрощенной литургии как для кальвинистов, так и для лютеран. Духовные лица обеих конфессий закричали истошными голосами, но король пригрозил лишить их права собирать с прихожан пожертвования, если они его ослушаются. Пастор Браун из деревни Призен, не подчинившийся королевскому эдикту, был тут же лишен сана.

Фридрих Вильгельм, безоговорочно веривший в своего личного Бога, держал перед ним ответ, как ротный командир перед командиром полка, а все вопросы вероисповеданий разрешал с легкостью и терпимостью, удивительной для эпохи, все еще управляемой догматизмом и даже фанатизмом. Если король не был болен, он посещал богослужения ежедневно, как в резиденциях, так и в своих бесчисленных инспекционных поездках. Он сидел в церкви со сложенными ладонями и взглядом, устремленным на изображение Спасителя, а его голос, то громкий, то скрипучий, завершал мессу в общем хоре. Ему было совершенно все равно, какие молебны посещать — реформатские или лютеранские. Лишь бы они были достаточно простыми, понятными каждому, идущими от сердца и полезными для души. «Прочный град — наш Бог» — это радостно-упрямое изречение Мартина Лютера исходило будто из его собственной души, являясь личным убеждением, а не внушением, сделанным церковью. И когда пастор Ролофф, безмерно ценимый королем, отказался благословить поочередное проведение в церкви Фридрихсфельде реформатских и лютеранских богослужений, ссылаясь при этом на «непреодолимые душевные трудности», Фридрих Вильгельм ничего не мог понять. Разве Богу предъявляют одежды? Разве не предстают перед ним, храня лишь любовь и верность внутри себя? В это время король был в Вустерхаузене. Он велел перенести стол на террасу и написал Ролоффу письмо, по-детски наивное и насыщенное непревзойденно-бесхитростной мудростью:

«Ваши возражения я считаю злой шуткой. Разница между двумя нашими евангелическими религиями в действительности не что иное, как поповские дрязги. Разница тут только внешняя. Когда это начинают проверять, именно так и оказывается: одна и та же вера во всех мелочах. А вот стоя на кафедре, пасторы начинают разводить соус, один другого гуще… В Судный день им придется дать Господу отчет в том, что они спорили с кафедр, возбуждая бесплодное умствование, а истинное слово Божье в их устах не было единым. Действительно хороши священники, сказавшие: мы терпели друг друга и только умножали славу Христову. Священников, пришедших за вечным блаженством, не спросят: ты лютеранин или кальвинист? Господь спросит: исполнял ли ты Мои заповеди или ты проводил диспуты? Он скажет: прочь от Меня, спорщик, в огонь и к дьяволу! Но те, соблюдавшие Мои заповеди, придите ко Мне и в царство Мое…»