Книга Проклятие Клеопатры - Анна Данилова

Захаров, который ни черта в этом не понимал, почувствовал себя после визита Шорохоффа, который покидал его кабинет явно без всякого сожаления, уязвленным.

Было и еще что-то, за что уцепился его взгляд в списке инвесторов кино и что задело его и испортило настроение. Он даже не сразу понял, что произошло, но неприятное чувство досады уже овладело им и теперь саднило, как отравленная ранка.

Под номером «8» в списке Шорохоффа значился Марк Убейконь, напротив которого стояла едва заметная (как это бывает, когда стержень в автоматической ручке еще «не проснулся» и царапает бумагу) синяя галочка.

Это означало только одно: «он согласился инвестировать проект». Таких галочек было шесть из двенадцати.

Что это за роман такой, «Стеклянная гильотина»?

Он быстро набрал Марка.

— Привет, что нового?

В последнее время он начинал свой звонок именно этой фразой — результат усилий, направленных на поиски Зои, мог бы успокоить их обоих. Если бы она нашлась, какая тяжесть свалилась бы с груди Петра и Марка! И хотя Марк не снимал с себя ответственности за опасную «шуточку», Петр же не мог не понимать, что в первую очередь виноват, конечно, он сам. Зоя была его женщиной. Хотя разве это не Марк захотел ее и устроил эти торги? Идиоты. Два идиота. Нашли себе развлечение. Хотели доказать девушке, что она дура, и что вышло? Если ее до сих пор нет, значит, она… Он боялся произнести это слово — погибла. Но еще хуже было бы, если бы ее подобрали какие-нибудь мужики и развлекаются с ней вот уже целую неделю. Сначала она была просто спящая, как кукла, с которой можно делать все, что хочется, а потом, когда проснулась… Вот об этом он вообще боялся думать. Зная ее характер, терпеть она не станет, она будет сопротивляться до тех пор, пока ее не убьют. Скорее всего, ее тело уже закопали в каком-нибудь лесу. А убийцами потом, когда дело раскроется, будут считать их с Марком. Или его одного — Захарова. Ведь Зоя была его сожительницей, почти женой. Марк может и отказаться. Хотя… На самом деле, как поведет себя Марк, если обвинение предъявят одному Петру? Друзья-то они друзья, но… когда дело дойдет до суда, тюрьмы… К тому же если действительно дело зайдет так далеко, то процесс будет громким. Он уже видел в зале множество знакомых лиц, многие из которых его просто ненавидят. Да и вообще, кто и что скажет о нем хорошего? Они с Марком, так уж вышло, зарекомендовали себя в обществе как два богатых придурка, которые развлекаются тем, что издеваются над людьми, пугают их до смерти… Не то что Виктор В., стоящий в списке Forbs под номером один. Вот его и после смерти будут вспоминать по тем фильмам, которые он проспонсировал. И у него действительно громкое имя.

— Ладно, Марк, не будем о плохом… Ты мне лучше скажи, ты читал роман писателя Шорохоффа «Стеклянная гильотина»?

Марк помедлил немного, вспоминая, потом, вспомнив, что кто-то и где-то в его присутствии уже называл эту фамилию и название романа, с уверенностью сказал, не желая казаться сундуком:

— Да, конечно, а что? Решил купить книжку?

— Да нет, как раз купил, мне посоветовали тут… Интересная? О чем она?

— О жизни, старик, — философски изрек Марк Убейконь, добавив на всякий случай, чтобы придать достоверности, а заодно и убедить друга в том, что он читал книгу: — И про любовь, конечно. Это модный роман, сейчас все по нему сходят с ума. А Шорохофф — он живет в Париже, я как-то говорил с ним на одной тусовке.

— Я тоже, — оживился Петр, радуясь возможности продемонстрировать свое более глубокое знакомство с известным и модным писателем: — Как-то раз меня пригласили в одну галерею, там была выставка Собакина, его фотоработы… Вот там-то как раз нас друг другу и представили. Если бы Зоя была здесь, она бы подтвердила. Они с ним тоже, кстати говоря, разговаривали. Он произвел, помнится, тогда на меня очень приятное впечатление. Скромный такой, глаза умные, неразговорчивый… Словом, такой, каким и должен быть известный писатель.

— Понятно, — отозвался не сразу Марк, который был не так уж близко знаком с Шорохоффым и не мог с такими подробностями рассказать о своей встрече с ним. — А чего это ты про него вообще вспомнил-то?

— Да так… Прочел о нем, кажется, он собирается выступить продюсером экранизации своего романа, как раз этого, «Стеклянная гильотина». Вот почитаю книгу…

Он не знал, что сказать дальше, потому что и так чуть не проговорился. Ведь он собирался закончить фразу примерно так: «…и попытаюсь представить себе, каким может стать кино».

— Где Зоя? — Вдруг вернувшись в реальность, зарычал Марк. — Я знаю, что полиция ее тоже ищет. Куда она могла деться? Ты же ее лучше меня знаешь, вот как бы она поступила, окажись в тех условиях, куда мы с тобой ее загнали?

Петр опешил. Марк, с которым они договорились еще на прошлой неделе не озвучивать подобные разговоры по телефону, опешил.

— Я вообще не понимаю, о чем ты. Иди проспись.

И отключился. И буквально тотчас же в голове вспыхнула такая яркая и отвратительная в своей правдоподобности и цинизме догадка, что ему захотелось выпить. А что, если Убейконь, согласившись выделить на проект Шорохоффа несколько миллионов долларов и не желая, чтобы Петр оказался причастен к этому культурному акту, услышав о романе Шорохоффа, просто разозлился и не смог скрыть своего раздражения, потому сорвался и начал шпарить про Зою? Захаров прямо слышал, как его друг звонит ему (спустя года два-три), чтобы пригласить на премьеру фильма «Стеклянная гильотина», небрежно так сообщая, что он был одним из генеральных спонсоров проекта и что буквально завтра они уже улетают в Париж, где пройдет мировая премьера фильма.

Но позвонить Марку, чтобы спросить его прямо в лоб, был у него Шорохофф или нет, он не посмел. Нет. Он лучше сам, по-тихому свяжется с писателем и согласится принять участие в проекте.

Он положил перед собой визитку Шорохоффа и принялся набирать номер его телефона.

23

Марк Убейконь отключил телефон. Его просто колотило от злости. Да, он очень любил Петра и считал его самым близким человеком, но отчего, когда он хоть в чем-то приподнимался выше его, в нем закипало это некрасивое и стыдное чувство зависти. Нет, он не стал бы завидовать, скажем, его богатству или положению, не в этом дело. Ему было больно тогда, когда ему давали понять, что он недостаточно умен, недостаточно хорош в каких-то смыслах, что он где-то что-то недотягивает до Петра, что плетется в хвосте, что у Петра есть то, чего нет у Марка, и это почему-то раззадоривало его, вызывало в нем чувство неполноценности, и тогда ему хотелось добраться до уровня Петра и обойти его.

Постепенно, конечно, это чувство притуплялось и даже как будто бы забывалось, и каждый жил своей жизнью, находя удовольствие в со-вместных развлечениях, ужинах, бывая на одних и тех же тусовках. У них в девяноста процентах случаев сложилось как бы даже одно мнение на двоих в том, что касалось их общих друзей или каких-то событий, фактов. Они отлично понимали и ладили друг с другом. И были уверены друг в друге. Убейконь давно уже развелся со своей женой Розой и отправил ее в Крым, купив ей дом, где она могла спокойно жить в окружении своих многочисленных татарских родственников, к которым Марк относился с чувством, которое можно назвать одним словом — «терпение». Да, он почти шестнадцать лет терпел рядом с собой всех ее братьев и сестер, которые, приезжая в Москву по своим делам, оккупировали их особняк на Рублевке и даже заняли две комнаты в городской квартире. Марк кормил и поил их, давал деньги на шопинг, старался улыбаться им, на самом же деле испытывая к ним чувство глубочайшей неприязни — он очень ценил свой покой, с трудом терпел не в меру общительную и громкую жену, а всех ее родственников считал людьми чужими, нахальными и алчными. И вот когда точка кипения зашкалила и когда он был уже на грани, боясь, что скоро сорвется и, возможно, отправит всю ее родню на Северный полюс (он даже связался с начальником полярной авиации, планируя жестокий розыгрыш), ему в голову пришла тихая и ласковая мысль о разводе. Один штамп в паспорте, и весь этот табор, это многочисленное семейство с их галдежом, громкими разговорами, смехом, запахами баранины и дешевых духов, с оголтелым обжорством на кухне, мокрыми полотенцами, забытыми тампонами и черными волосками на обмылках в ванной комнате и многое другое, что так раздражало его и от чего ему было некуда спрятаться, все это сразу исчезнет. И в доме будет чисто и тихо. И в холодильнике будут лежать только те продукты, которые он любит и к которым никто, кроме него, не прикоснется, не откусит, не отломит… Брезгливость его в отношении родственников, а в последнее время и к собственной жене, просто зашкаливала.