Книга Дневник. 1914–1920 - Прасковья Мельгунова-Степанова

Вчера на Красной площади хоронили какого-то красногвардейца, какой-то солдат сделал замечание, и его тут же застрелили.

17 февраля

Симсон встретил четвертого дня жандармского офицера с Александровской железной дороги в штатском. «Не узнаете? – спросил он. – Дней через пять опять свою форму наденем». И рассказал, что они все время получают жалованье, и (оно) даже уже заплачено.

На химический завод Союза (Титов) вдруг явились рабочие, ушедшие в Красную гвардию, и молча стали за работу; управляющий говорит, что с революции они никогда так усердно не работали. С другого завода рабочие потребовали удаления управляющего, нового не приняли, тогда их разочли до февраля и закрыли завод; они пошли в Совет жаловаться, а оттуда их прогнали: «Пошли вон, дураки, мы своим и за декабрь не платили». Лидов тоже рассказывал…

Осколков говорит, что в Москве будет на днях монархический переворот; снимают дома около Александровского училища и ждут ухода Красной гвардии.

Савинков, очевидно, с ними. Вчера делал доклад Саликовский о Киеве у нас в клубе (нар. соц.). Говорил, что одиннадцать дней большевики громили Киев тяжелой артиллерией – ужас, что было. Он верит в Раду и секретариат, говорит, что они все московской ориентации и что большевики тут про них. Опровергал появление пятого универсала[221] о присоединении к Австрии.

18 февраля

Вчера пришло известие о заключении сепаратного мира на еще более тяжелых условиях. Отделение от России части Закавказья с Карсом и Батумом. Сегодня это подтвердилось. Был Жилинский и подтвердил рассказ Осколкова, что большевики в переговорах с монархистами и октябристами и дадут им захватить власть – им нет выхода, это очевидно и из слов Левенсона, большевика присяжного поверенного, бывшего у Симсона, он говорил, что дольше двух недель они не продержатся, так как у них полный развал. Он держался очень скромно и говорил, что принимается за адвокатскую практику (это один из деятелей Совета). Князев-младший вчера говорил, что приехал из Пскова отпущенный немцами старший врач Земского союза. Он рассказал, что его призвал генерал и предложил ехать, сдав все под расписку, так как они (должны) были все оплачивать. Оставили только заведующего хозяйством.

Большевиков немцы вешают. Он ехал с прислугой Ленина – латышами, перевозящими Ленинские вещи в Нижний Новгород, куда, по их словам, он (сам) уже уехал (!!).

Видела Валентину Николаевну Мордвинову; она на фронте пережила «мир» среди солдат, говорит, что это было ужасно: солдаты толпами шли в немецкие окопы, хотя их убеждали посылать делегации. Шли они распущенно и вот, придя туда, вдруг встретили выборных офицеров, вышедших к ним вместо солдат; выглядывавшие из окопов немецкие солдаты мигом спрятались; вперед вышел генерал: «Здорово, русские герои» (!?!), – сказал он на ломаном русском языке, и вдруг все они вытянулись в струнку, выстроились, вспомнив давно забытую дисциплину, и гаркнули: «Здравия желаем, ваше превосходительство!». (И тяжело же все это всем сознательным там).

Вчера наши представители, совместно с соц[иалистами]-рев[олюционерами], «Единством», Совет[ами] крестьянских депутатов, трудовой интеллигенцией и другими были у всех консулов с заявлением, что мы против сепаратного мира. Сергей был у французского, тот спросил его, просто ли это бумажка или за этим есть реальные силы? С. ответил, что трудно сказать, и напомнил про взятие французами Москвы, когда у русских только в этот момент проснулся патриотизм, и война стала народной. Завтра французский консул будет у нас в партии. Американские подданные получили приказ выехать в три дня, иначе они не будут считаться американцами, и Америка их не защищает.

18 февраля

Сегодня приехал С. С. Анисимов из Петербурга. Никого три дня оттуда не выпускали, потом стали выпускать женщин, стариков и детей. На Невском перед городской станцией толпа в 25 000 человек, достать билет нет возможности. Он составил себе бумагу о том, что необходимо съездить за деньгами для рабочих (Петербургской типографии «Задруга»). С этой бумагой поехал в Смольный, там Бонч ее ему подписал, чтобы, ввиду нужды рабочих, его пропустили беспрепятственно и еще дали кусок бумаги со штемпелем и надписью для двух лиц. С этой бумажкой без билета, даром, он был пропущен на вокзал и в вагон. Ехало в вагоне четверо штатских и все солдаты. Он считает, что главари Смольного продали Россию определенно и в доказательство приводит то, что все военное снаряжение, весь многочисленный инвентарь войны заранее был свезен в Минск, Двинск, Псков и Ревель, и когда он был свезен, немцы двинулись и все взяли. Из Пскова население до 42 лет отправляют в Германию. С. С. Анисимов говорит, что секретарь в Смольном, давая ему бумагу, схватился за голову и расплакался. Там приходили в «Задругу» брать налоги, им не дали и попросили больше не приходить, дав за это всего 50 рублей. В Москве Кремль объявлен на осадном положении, и туда свозится все оружие, причем работают, главным образом, военнопленные. Костецкий говорит, что золотой фонд совершенно не оберегается, дверь туда можно открыть простым толчком, стерегут пьяные солдаты, которые просто спят. Банковская комиссия, осмотрев, заявила Попову и Муралову, что надо поставить охрану, те ответили, что они ничего не могут сделать. Говорят, что Попов, через какую-то Наташу, берет теперь по 10 % за выемку, причем это идет в покрытие какого-то проигрыша в карты, а Муралов непробудно пьет – это от Фидлер.

19 февраля

И. М. Чупров рассказал, что на город Кашин большевики наложили контрибуцию в 1 миллион и, собрав ее, моментально скрылись совершенно. В Клину (по рассказу Либсона, присяжного поверенного) было хуже: там Совет наложил контрибуцию в полтора миллиона, распределив, кто сколько должен заплатить. Часть была внесена, другая нет, начались аресты крупных фабрикантов. Вдруг по окрестным заводам пошло брожение, и в один прекрасный день рабочие двинулись в Клин, ударили в набат и вместе с горожанами окружили Совет, требуя освобождения заключенных, которых немедленно и освободили, но толпа стала требовать отчета в израсходовании контрибуции и всех налогов; председатель Совета бежал, вышел (к толпе) его товарищ и стал говорить, что отчет дадут, но сразу нельзя, тогда толпа бросилась в Совет и три часа его громила, рвали всю бумагу; товарищ председателя Совета застрелился. Через три часа наступило успокоение и все разошлись, но к вечеру большевики пригласили к себе на помощь проезжавших в Бологое части Красной армии и начался погром, в результате которого схватили, большей частью случайных, 40 человек, обвинили их в убийстве помощника председателя и хотели расстрелять, но потом выделили из них одиннадцать важнейших и отправили в Москву, остальных арестовали. Теперь их обвиняют в убийстве, и Либсон их защищает. Сегодня он был в следственной комиссии и пришел оттуда, как больной. Следственная комиссия (состоит) из трех лиц: двух рабочих и одного солдата. Он их спрашивает, можно ли ему, как защитнику, присутствовать на дознании? «Нет». Он им начал объяснять, что нельзя было при царе, когда дознание вела другая инстанция, а раз у них все вместе, почему же нельзя? Они ответили, что, пожалуй, можно и т. д.; они: «Мы все по декрету», так что ему приходилось так ставить вопросы, чтобы им понравилось. Вчера Симсон рассказал про Морозову-Рейнбот-Резвую, Зинаиду, которая выцарапала деньги из Московского банка. В конце концов, у нее их отобрали. Дело было вот как: курьеры (банка) донесли, что швейцар с женой отправляет в деревню деньги. Когда он ее отправлял, их арестовали, у него оказалось 23 000 р., и при обыске были обнаружены портфели, якобы данные на хранение, визитные карточки разных лиц и т. д., среди них карточка З. Морозовой. На допросе следственной комиссии (есть комиссия, которая расследует деятельность большевицких комиссаров) он показал, что однажды к вечеру пришла дама, которую принял комиссар, они заперлись в отдельной комнате, потом комиссар брал туда книги онкольных счетов и, когда она уходила, он сказал швейцару: «Григорий, проведи барыню, она боится, вот возьми револьвер», и дал ему револьвер. Тот проводил, это была Зинаида Морозова. Тогда следственная комиссия допросила ее; она показала, что пришла за своими деньгами, этого не скрывала и ничего беззаконного в этом не видела; ей комиссар все устроил и выдал 350 тысяч, причем, передавая их, молча отсчитал 35 тысяч и спрятал в сапог, она решила, что лучше не протестовать и получить хоть с ущербом. У нее деньги отобрали, а комиссара отдали под суд, причем помощник его бежал.