Книга Мастер-класс. Записки концертмейстера балета - Лада Исупова

Вставляется другая дочь:

– А у меня вот тоже никакого горя нет, поэтому мне за просто так настроение испортили!

И только потом, после детского случайного вопроса, мне пришло в голову, что эта возникшая параллель с ансамблем Покровского, ошибочно принятая за естественное сравнение, может, и было мое «Оле…»?

Мастер-класс

Если танцор стремится показать, что гравитации нет, то это балет. Если танцор стремится показать, что гравитация его гнетет, то это модерн.

Том Парк

Я классический балетный концертмейстер и модерну никогда не аккомпанировала, да никогда и не возьмусь. У нас им аккомпанируют, разложив перед собой десяток экзотических инструментов, которые выхватывают, как фокусники, и используют в нужный момент, одной рукой пианист играет на рояле, другой – на батарее ударных, на ногах у него звенящие браслеты, на шее губная гармошка. Иногда приглашают для аккомпанемента трио музыкантов, но там уже совсем запредельные фокусы. Поэтому, когда меня пригласили играть мастер-класс педагогу-репетитору приехавшей труппы контемп-балета (современный балет), я засомневалась, не модерн ли это? Но меня уверили, что у них классический станок (в модерне станка вообще нет), стало быть, играть – мне. Ну мне так мне, позвала с собой любимую преподавательницу, ей тоже интересно. Приехали, болтаем в уголочке около рояля, ждем.

Появилась небольшая компания, встали, тихонечко переговариваются, и, наконец, я расслышала, как сопровождающая обратилась к одной гостье:

– Пойдемте, я вас представлю вашему концертмейстеру.

«Значит, играть буду ей», – подумала я, и холодная иголочка разочарования тихонько кольнула изнутри, я бы предпочла играть статному мулату, который вошел с ней.

Гостья встрепенулась: «У меня будет пианист?» – и поискала меня глазами. Ее улыбка стала скорее встревоженной, больше из вежливости, похоже, я тоже разочаровала ее: все-таки лучшие концертмейстеры, работающие в танцевальных компаниях, всегда мужчины. Мы обе увидели не то, что хотели.

Нас представили. Она, по ощущениям ровесница, была маленькая, замотанная в кучу шарфов, как будто небрежно нарисованная серой акварелью, неприметная и тревожная, без грамма косметики на лице (в противовес классическим балеринам, которые не выходят на люди без полной боевой раскраски). Хотела было сказать ей привычное о том, чтобы делала что хочет – я поймаю, но что-то и этого не захотелось – чего зря слова тратить? Все равно скоро все станет понятным, не хотелось мне разговаривать, спросила только, будет классический класс или что-то особенное?

– Да-да, классический, – поспешно закивала она, – но только станок, середину буду вести не я, под это будет диск.

Мы немножко молча постояли, но, поскольку тема была исчерпана, разошлись каждый по своим углам. До конца серого тихого дня оставались считаные минуты, минуты до начала урока, после которого я буду возвращаться в нормальное состояние почти сутки.

– Ну что, начнем? – спросила она, приглашая студентов к станку. Этими словами часто начинают открытые уроки, ничего особенного. Те, кто пришел заниматься, – встали, человек пять зрителей сели, а я и так уже сидела на своем месте. Я люблю сидеть за роялем, даже когда урок еще не идет, – здесь я чувствую себя в закрытой полусфере безопасности, вне времени и пространства, вне волнений и вообще вне жизни. Невидимая и никому не нужная, я могу наблюдать за тем, что происходит вокруг. Я ждала. Легкий азарт, как у гончей, которая почуяла пусть некрупную, но дичь, инстинкт охоты и дразнящее таинство неведомого делали свое дело.

Сильвия положила руку на станок и стала показывать плие, вполне обычное – два деми и гранд, но почему-то музыка не появлялась автоматически в моей голове, и, удивленная мертвой паузой внутри, я подумала, что, пожалуй, тут все стандартно – мягко-светлое плие – неспешное начало урока. Но подниматься из гранд плие она стала как в сюрном кино: с опущенными плечами и уроненной головой, как бы преодолевая толщи воды, и все дальнейшее проходило как будто под водой, как будто воздух стал наливаться и тяжелеть и оказывать сопротивление каждому ее движению. Какое там нежно-ласковое начало? По ощущениям мы уже были на дне океана, и предстоял путь наверх, и большой вопрос – продеремся ли?

Музыки не рождалось. Прислушивалась к себе – куда идти, от чего отталкиваться? Смотреть на какую-нибудь студентку и играть под нее – так она такое может навалять – это мне не опора, но Сильвия, привычная к тому, что одного показа мало, не отошла в сторону, а стала выполнять упражнение со всеми, чтобы можно было на нее смотреть. И я стала играть за ней, вцепившись взглядом и не отрываясь ни на секунду, сначала осторожно, а потом без колебаний следуя за тем, что вижу, без коррекции на здравый смысл и собственный опыт (у меня нет опыта по всплыванию с морского дна).

Я не джазовый пианист, мне не хватало их колючих гармоний. Балет – это линия, это внятно «изреченная» мысль, и в музыке нужна, соответственно, мелодия – красивая и графичная, а то, что я видела, было другое – это Состояние, и тут не до мелодии, нужна гармония и излом.

Она показывала. В ее движениях чувствовалось упрямое напряжение, гуттаперчевое тело плыло хроматизмами [8] , ни одной остановки-фиксации поз, и меня снесло на «Донну Анну» Курехина, в ту сферу.

Что резануло – где начало? Где интродукция-ввод в настроение? Где плавный переход от размеренного и разумного к неизбежному полету в конце? Сразу – раз по башке – а теперь будем выживать! А сориентироваться? А медленно расправить плечи и сделать первый шаг?! Всё! – час пробил, взрыв произошел, кто выжил – вперед и не оторвитесь по дороге!

Она показывала чуждое идеально выверенно, мне не нужно было прикидывать в уме где что или делать скидку на плохо рассчитанное движение. Можно было моментально включаться в музыку, не теряя времени, – с разбега, с размаха, не боясь подставы.

От классического станка оставались только названия. Названия! Но даже смысл и значения неведомым образом трансформировались. Мне не на что было ориентироваться, только на ее тело. Из нее густо капала энергетика и эмоция. Безостановочное движение туго переливалось, как расплавленный янтарь, ни одного острого движения, все пластилиново, все перетекало из одного в другое.

Ей не понадобилось много времени, чтобы понять, что мы совпали, – ко второму упражнению она поменяла место и встала около рояля. Сцепка произошла моментально, как будто она меня долго ждала, как будто ей было обещано, что я приду, – и она дождалась – узнала и признала моментально.

Меня же сначала пугало это свалившееся ощущение взаимопонимания, ее стальной взгляд в упор, ощущение, как будто давно идем в жесткой связке по краю, когда уже любое слово – лишнее, и просто чувствуешь партнера, предвосхищая и поддерживая каждое его движение, не проверяя; когда все обострено, потому что внизу – обрыв, а впереди – свет, потому что ты – не один, а тебя хранит и держит тот, второй, в связке, и это самая надежная опора из существующих, и ты не замечаешь больше, что под ногой – пропасть.