Книга Замок Бландинг - Пэлем Грэнвил Вудхауз

– Кто она такая?

– Красавица. Очень умная. Ты ее полюбишь.

– Кто она такая?

– Играет на саксофоне.

– Кто, – повторил лорд Эмсворт, – она такая?

Фредди откашлялся. Он понимал, что дольше скрываться незачем, но истина, вероятней всего, особой радости не вызовет.

– Понимаешь, – сказал он, – она родственница Макалистера. Приехала в Англию, понимаешь, гостит у него.

Лорд Эмсворт воздел руки и кинулся к тисовой аллее.

Старший садовник обернулся. Он был невысок и плотен, брови его подошли бы к более высокому лбу и вместе с рыжей бородой придавали ему устрашающий вид. Лицо у него было честное, да и умное, а вот сладости и света в нем не хватало.

– Макалистер, – сказал граф, приступая к делу прямо, – где ваша родственница?

– Р-р-родственница?

– Да. Пусть она уедет!

– Куда это?

Лорду Эмсворту было не до всяких частностей.

– Куда угодно. Здесь ей жить нельзя.

– Почему?

– Не важно. Скажите, чтобы она уехала.

– Почему?

Лорд Эмсворт не заскрежетал зубами, но подскочил в воздух и уронил пенсне. Человек он был тихий, разумный и знал, что графы должны дважды подумать, прежде чем обращаться с низшими в ранненорманнском стиле, но сейчас не выдержал.

– Макалистер! – вскричал он. – Слушайте! Да, слушайте меня! Или она – или вы!

Свободные от бровей, бороды и усов части лица озарились странным светом; так озаряется тот, кто не забыл Беннокберна и знает, что в его земле жили Уильям Уоллес и Роберт Брюс.

– Хор-р-рошо, милорд, – сказал он. – Я уйду.

Лорд Эмсворт покинул поле битвы в ярости, но и в радости. Мысль о том, что шотландский садовник служил ему верой и правдой десять лет, не вызывала ни малейших угрызений.

Но позже, когда он курил после обеда, поруганный разум вернулся и тронул холодной рукой его сердце.

Что будет с тыквой без Энгуса Макалистера?

Вероятно, стоит сказать о том, как много значила тыква для нашего графа. Всем знатным родам чего-нибудь не хватает; род Эмсвортов не был исключением. Много поколений подряд из Бландингского замка выходили воины и правители, но ни один из них не получил премии за тыкву. За розы – бывало. За тюльпаны – допустим. За ранние сорта лука – естественно! Но не за тыквы. Можно ли это выдержать?

Год за годом пытался девятый граф смыть пятно с герба, но безуспешно. И вот появилась надежда. Глядя на золотистый шар, хозяин замка думал и верил, что сэр Грегори Парслоу-Парслоу, побеждавший три года подряд, не вырастит такой прекрасной тыквы.

Ухаживал за нею Макалистер. Он понимал ее. Он даже любил ее, сдержанно, как шотландец. Если он уйдет, что же будет?

Вот о чем размышлял лорд Эмсворт, когда день за днем пытался себя убедить, что на Макалистере свет клином не сошелся, и понимал, что это – пустая бравада. Главным садовником теперь был Роберт Баркер. Когда вы растите тыкву, вам не до сантиментов, и бедный граф признавал, что бывший помощник гордого Энгуса погубит все дело. Словом, он тосковал по шотландцу.

Быть может, ему мерещилось – но и тыква тосковала. Она худела и бледнела. На десятую ночь разлуки графу приснился странный сон: он обещал Его Величеству показать превосходнейшую тыкву, но, когда они к ней пришли, они увидели крохотный шарик, не больше горошины. Лорд Эмсворт проснулся, еще слыша горестные крики своего короля; и гордость его сдалась, содрогнувшись напоследок.

– Бидж, – сказал он утром, – вы, часом, не знаете… где живет Макалистер?

– Знаю, милорд, – ответил Бидж. – На Бакстон-кресчент, одиннадцать.

– Бакстон-кресчент? В жизни не слышал.

– По-видимому, милорд, это у Кромвел-роуд. Меблированные комнаты. Макалистер там останавливается, потому что рядом Кенсингтонский сад. Он любил, – прибавил дворецкий с почтительным упреком, ибо дружил с мятежным шотландцем десять лет, – он любил, милорд, жить поближе к цветам.

Телеграммы ближайших полусуток вызвали неподдельный интерес на местной почте.

Первая гласила:

«Лондон, Кромвел-роуд, Бакстон-кресчент, 11.

Вернитесь. Эмсворт».

А вторая:

«Шропшир, Бландингский замок, лорду Эмсворту.

Нет».

Этого граф не ожидал. Думал он туго, но справился и решил: пусть Роберт Баркер, надломленная трость, побудет у тыквы еще дня два, а он тем временем съездит в Лондон и наймет самого лучшего садовника, какой только бывает.

* * *

Доктор Джонсон полагал, что в Лондоне есть все на свете, и если вы устали от Лондона, вы устали от жизни. Лорд Эмсворт бы с этим не согласился. Он ненавидел Лондон. Его мучили толпы, запахи, мухи, омнибусы, такси и мостовые. Мало того – злосчастный город не мог произвести хорошего садовника. Граф обошел все агентства, расспросил всех кандидатов – и ни один из них ему не подошел. Жестоко говорить так о людях, но самый лучший из них был хуже Роберта Баркера.

Вот почему он был грустен, когда, на третий день, стоял у своего клуба, думая о том, куда же теперь пойти. Все утро он отвергал садовников, а что, кроме этого, можно делать в таком городе?

И тут он вспомнил, что тогда, за завтраком, Бидж говорил про Кенсингтонский сад. Можно пойти туда, посмотреть на цветы.

Он собрался уже взять такси, когда из отеля «Магнифисент» вышел молодой человек. В нем было что-то знакомое. Он перешел дорогу, и лорд Эмсворт, еще не веря своим глазам, странно закричал.

– А, здравствуй! – удивился и Фредди.

– Что… что ты тут делаешь? – спросил лорд Эмсворт с оправданной тревогой отца, давно запретившего сыну ездить в Лондон.

Фредди растерянно почесал правую ногу носком левой ноги.

– Понимаешь… – сказал он.

– Я понимаю, что тебе запрещено ездить в Лондон.

– Конечно, конечно, только я…

– И вообще, зачем сюда ездить, когда есть Бландинг?

– Да, конечно, только… – Тут Фредди почесал правой ногой левую. – Я как раз хотел тебя повидать. Именно! Очень хотел.

Это было не совсем так. Кого-кого, а своего отца Фредди видеть не хотел. Он хотел написать ему записку. План у него был такой: оставить записку (как можно более осторожную) и убежать, как кролик. Непредвиденная встреча этому плану помешала.

– Почему? – спросил лорд Эмсворт, резонно удивляясь, что сын хочет его видеть.

– Я… э… хотел тебе кое-что сказать. Новость.

– Вероятно, она очень важная, если ты приехал в Лондон.

– Именно. Очень важная. Ужас, какая важная! То есть исключительно. Ты ничего, в форме? Выдержишь?