Книга Моя сестра - Елена Блаватская. Правда о мадам Радда-Бай - Вера Желиховская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Vite, vite [Быстрее, быстрее. – фр.], – говорила m-me P., – бросайте все ваши книги и тетради и спешите к ней!
– Увы, я на это не способен, – ответил я, – но, если она останется еще некоторое время в Париже, я у нее буду, познакомлюсь с нею – это более чем вероятно.
Я тотчас же написал в Петербург г-ну П., который, как я знал, находится в письменных сношениях с Блаватской. Я просил его немедленно известить ее о том, что такой-то, живя в настоящее время в Париже, желал бы с ней познакомиться, но не сделает этого, не получив на то предварительно ее согласия.
Через несколько дней, гораздо раньше, чем я мог ожидать, мне уж принесли из Петербурга ответ, извещавший меня о том, что Е. П. Блаватская ждет меня и примет когда угодно.
Не без некоторого волнения поехал я на rue Notre Dame des Champs, выбрав, как мне казалось, самый удобный час, то есть не слишком рано и не чересчур поздно. За это время, пока я ожидал ответа из Петербурга, я уже совсем наэлектризовался предстоявшим мне интересным знакомством.
Хоть у меня и не было с собой «Пещер и дебрей Индостана», но я припомнил их от начала до конца и почувствовал на себе все обаяние этого талантливого повествования, где реальность смешивается с самой удивительной таинственностью.
Судя по впечатлению, произведенному на меня маленькой рекламой «Matin», я ожидал увидеть нечто во многих отношениях грандиозное и приготовлялся к торжественной аудиенции, которую мне даст Е. П. Блаватская. Я был уверен, что у ее подъезда увижу вереницу экипажей, что мне придется очутиться среди огромного пестрого общества ее посетителей.
Но вот я на далекой плохонькой улице левого берега Сены, «de L`autre cote de l’eau» [На другом берегу воды. – фр.], – как говорят парижане. Кучер останавливается у сказанного ему мною номера дома. Дом этот довольно невзрачного вида и у подъезда – ни одного экипажа.
«Батюшки, пропустил – уехала из Парижа!» – в досаде сообразил я.
Но нет, на мой вопрос консьерж указывает мне путь, поднимаюсь наверх по очень, очень скромной лестнице, звоню – и какая-то чумазая фигура в восточном тюрбане пропускает меня в крохотную темную переднюю.
На мой вопрос: принимает ли m-me Блаватская, чумазая фигура отвечает мне: «Entrez, monsieur» [Входите, месье – фр.], – и исчезает с моей карточкой, а я стою и жду в небольшой, низенькой, совсем плохо и недостаточно меблированной комнате.
Ждать мне пришлось недолго, дверь отворилась и передо мною она – довольно высокого роста женщина, но производящая впечатление приземистой вследствие своей необыкновенной толщины. Большая голова ее кажется еще больше от густых, очень светлых, с малозаметной проседью волос, мелко-мелко крепированных (не искусственно, а от природы, как я потом убедился).
В первую секунду старое, некрасивое, землистого цвета лицо ее мне показалось отталкивающим, но вот она остановила на мне взгляд своих огромных, на выкате, бледно-голубых глаз – и за этими удивительными глазами, таившими в себе действительную силу, забылось все остальное.
Я заметил, однако, что она весьма странно одета: в каком-то черном балахоне, что все пальцы ее маленьких, мягких, как будто бескостных рук с очень тонкими концами и длинными ногтями унизаны драгоценными большими кольцами.
Она встретила меня так просто, любезно и мило, мне так приятно было слышать ее русский говор, что мое смущение прошло и вся неожиданность этой обстановки перестала меня изумлять – я, напротив, был очень рад, найдя совсем не то, чего ожидал.
Через четверть часа я уже беседовал с Еленой Петровной, как будто знал ее давно, и вся ее несуразная, аляповатая фигура мне уже начинала нравиться. А глаза ее глядели так ласково и в то же время так пристально меня разглядывали.
Я объяснил ей, что меня к ней привело не праздное любопытство, что я занимаюсь мистической и оккультной литературой и прихожу за ответом на многие, крайне серьезные и нужные для меня вопросы.
– Что бы вас ни привело ко мне, – сказала она, – я ужасно рада познакомиться с вами, ведь я русская, а если вы притом за серьезным делом, то будьте уверены, что я вся к вашим услугам. Чем могу, пособлю с превеликим моим удовольствием!
Так она и сказала и засмеялась добродушным, хорошим смехом.
– Вам придется, Елена Петровна, начинать со мною с азов – я знаю о вас, о ваших трудах и о вашем обществе только то, о чем вы сами печатали в «Русском вестнике».
– Ну, батюшка вы мой, – перебила она, – с той поры много воды утекло. Общество-то наше тогда только еще вылуплялось из яичка, а теперь…
И она горячо стала рассказывать мне об успехах теософического движения в Америке и в Индии, а в самое последнее время и в Европе.
– Надолго вы здесь? – спросил я.
– А и сама еще не знаю… «Хозяин» послал…
– Какой «хозяин»?
– Мой «хозяин», учитель, гуру мой, ну, назовите его хоть Гулаб Лал-Сингом из «Пещер и дебрей Индостана».
Я вспомнил во всех подробностях этого Гулаб Лал-Синга – это таинственное существо, о котором она рассказывала русским читателям такие невероятные вещи, существо, достигшее высшего предела человеческих знаний, производящее поразительнейшие феномены. Я вдруг почувствовал, что начинаю терять почву. Я нисколько не боюсь ничьей улыбки, заявляя, что и тогда признавал и теперь признаю возможность существования где бы то ни было, хоть бы, пожалуй, в пещерах и дебрях Индостана, такого человека, знания которого далеко превосходят все, что известно современной нашей науке. Если бы я наверное знал, что такого человека не может быть, я имел бы основание после первых ее слов о «хозяине» продолжать разговор с нею только в виду цели разоблачить ее ложь и обманы. Но тогда я был очень далек от подобной цели.
Елена Петровна говорила о нем, об этом своем «хозяине», очень просто, как о самом обыкновенном явлении. Я наконец ведь и стремился к ней главным образом затем, чтобы узнать о нем как можно больше. И все-таки, несмотря на все это, я почувствовал сразу что-то, какую-то неуловимую фальшь, и меня всего будто обдало холодной водою.
– Елена Петровна, – сказал я, – выслушайте меня и, если вы умеете глядеть на человека и его действительно видеть, то убедитесь, насколько слова мои серьезны. Я прихожу к вам совсем искренно, без всякой задней мысли, с большим душевным запросом, прихожу затем, чтобы получить от вас выполнение того, что вы обещаете, чем вы маните в ваших рассказах «Из пещер и дебрей Индостана». Если вы можете – ответьте на этот мой душевный запрос серьезно, обещайте мне это, если не можете или не хотите – это все равно, будем знакомы как соотечественники, как собратья по перу, но пусть о разных чудесах и о вашем теософическом обществе не будет разговоров между нами.
Она не сразу мне ответила, но загадочно и долго глядела мне прямо в глаза своими магнетическими светлыми глазами, а затем торжественно произнесла: «Могу!» – и протянула мне руку.
– Извините, – сказала она, вставая, – я сию секундочку вернусь, только надо приказать Бабуле, моему слуге, индусу, который вот вам двери отворил, позаботиться о моем обеде, не то я голодная останусь.