Книга "Я" значит "ястреб" - Хелен Макдональд

На протяжении последующих дней Уайт ходит по «райдингам» и видит Тета – иногда тот парит высоко над деревьями, описывая все более расширяющиеся круги. Душа Уайта все так же привязана к ястребу. Он видит, что Тет счастлив. «Он достоин быть свободным», – думает Уайт и желает ему счастья в дикой природе. Но Тета ждет смерть, и Уайт это знает: опутенки и вертлюг, проклятая амуниция его прошлого рабства, зацепятся за ветки, птица станет рваться, запутается еще больше, повиснет в воздухе и умрет с голоду. Если судьбе будет угодно вернуть ястреба, Уайт клянется, что будет относиться к нему иначе – не как к рабу, а как к другу. Он переживает горькое и глубокое раскаяние. Без Тета ему одиноко. Уайт неточно цитирует строки Блейка:

Любовь коварна и блюдетЛишь выгоду свою,Она вас в цепи закует,Построит ад в раю![19]

В тот же день ближе к вечеру, взяв с собой Мэйбл, я шла по узкой дорожке к ферме неподалеку. Три года назад мне разрешали охотиться здесь с ястребами. А сейчас разрешат? Может быть, и нет. Но мне все равно. Было что-то прекрасное в том, что я тайком от всех собираюсь совершить этот проступок, почти преступление. Рассматриваю поля в бинокль. Нет ни тракторов, ни работников. Ни людей с собаками. Никто не захотел пойти прогуляться вечерком. И тогда мы – Мэйбл и я – стали пробираться к тому перелеску на возвышенности, где раньше водились кролики. Крадучись, мы обошли густые кусты терновника. И вот – пожалуйста! Шагах в тридцати от нас, чуть в стороне от опушки леса возникают три знакомых силуэта, пригнувшиеся и жующие траву. Кроличьи уши просвечивают на солнце. А рядом с кроликами медленно вышагивает самец фазана.

Горе подтолкнуло меня к ястребиной охоте, но теперь горе исчезло. Исчезло все, кроме этой тихой лесной идилии. В которую я собиралась впустить хаос и убийство. Я пробиралась по опушке, пригнувшись и затаив дыхание. Мое внимание было обострено до предела. Я превратилась в существо, наделенное лишь зрением и волей. Приподняв крылья, Мэйбл с горящими глазами вытягивала шею, точно рептилия. Казалось, у меня на руке сидит незаконнорожденный отпрыск пылающего факела и автоматической винтовки. Под ногами стелилась мягкая трава. Отведя в сторону руку, чтобы удержать равновесие, я с Мэйбл прокрадывалась к последнему повороту. И там, скрытая мелким кустарником, я медленно вытянула вперед руку в перчатке.

Мэйбл сорвалась с кулака с отдачей, как от винтовки «ли-энфилд». Я отступила в сторону и стала наблюдать. Действие разворачивалось с такой стремительностью, что было похоже на серию картинок из комикса: щелк, щелк, щелк. Кадр первый: ястреб-тетеревятник срывается с кулака – полосатые перья, когти. Кадр второй: ястреб-тетеревятник опустился на землю, под ним примятая трава. Шоколадного цвета крылья бьют что есть силы, птица горбится. Кадр третий: кролики удирают. Кадр четвертый: фазан тоже удирает, пригнувшись, к спасительному краю леса.

Спасительному, да не очень. Доли секунды – и тактический компьютер ястреба принял решение. Она развернулась с легкостью гоночного автомобиля и полетела, набирая скорость. Просто сложила крылья и исчезла. Погрузилась в черную дыру леса под низкой ветвью лиственницы. Никого не осталось. Ни кроликов, ни фазана, ни ястреба. Только черная дыра на опушке. Все произошло почти бесшумно. Слышалось лишь испуганное фазанье кудахтанье: «кок-кок-кок».

Я вбежала в лес, и меня бросило в дрожь. Мы начали охоту в мягкой, нежно обволакивающей дымке солнечного осеннего вечера. Вялая трава, луговые коричневые бабочки, приятный, ласкающий глаза свет. В лесной чаще температура была ниже градусов на пять, света тоже поубавилось. Стало темно. И холодно. Снаружи – английский вечер конца лета. Здесь – Норвегия. Вот-вот увижу летящие сквозь иголки снежинки. Мне стало немного не по себе. Я огляделась. Никого. Моей Мэйбл нигде не видно. Что теперь делать?

Я не двигалась и прислушивалась в надежде разобрать в темноте хоть какой-нибудь звук. От такого напряженного вслушивания воздух превратился в скопище мельчайших частиц: звук уже был не звуком, а продольными волнами, идущими сквозь триллионы воздушных молекул. Но я не уловила ни единого колебания. Среди стволов лиственницы стояла глухая, мертвая тишина. Но вдруг слева от меня – далеко-далеко – я различила какую-то возню, хруст ломающихся веток и отчетливый звон колокольчиков. Не разбирая дороги, я ринулась на этот звук сквозь кусты. Еще мне почудился писк. Может, она поймала кролика? Снова тишина. Только мое тяжелое дыхание и треск ломающихся веток упавшего дерева, которое оказалось у меня на пути.

Мэйбл я увидела раньше, чем услышала. Она выскочила из зарослей колючего кустарника, под которым скрывалась кроличья нора, подлетела, широко расправив грудь, и уселась мне на кулак. За исключением желтоватой восковицы и лап Мэйбл, все вокруг было черно-белое. Черный терновник, черные иглы, белая грудь ястреба, черные каплевидные перья, черные когти. Черные ноздри. Белые хвостовые перья, испачканные мелом там, где кролики вырыли нору. Когда птица оказалась на моем кулаке, я увидела, что все пальцы у нее в меловой грязи. И моя перчатка, пока птица кормилась, тоже испачкалась – на ней появились мелкие белые значки, похожие на буквы полузабытых слов, которые постепенно размазывались, стирались и снова наносились ястребиными когтями.

Давно я не охотилась с ястребом, но помнила, что обычно моя охота проходила иначе. В любом случае, она никогда не была такой, как в тот вечер. Меня поразило, до чего же изменилось мое собственное восприятие происходящего – мир растворился и стал ничем, хотя при этом оставался до боли реальным и осязаемым. Каждая секунда тянулась медленно, растягивалась, вырывая нас из времени: когда, направляясь домой, я вышла на дорогу, меня удивило, что солнце опустилось так низко. Мы провели в лесу меньше часа, а мне показалось, что прошли годы.

Профессор Том Кейд, сокольник и ученый, однажды назвал соколиную охоту «наблюдением за птицами, осуществляемым с повышенной интенсивностью». Хорошее определение, подумала я. И точное. Но теперь я поняла, что он ошибался. То, что сейчас со мной произошло, никак не походило на наблюдение за птицами. Скорее это напоминало азартную игру, хотя ставки в ней куда более кровавые. По сути дела, ты сознательно отказываешься от контроля над ситуацией. Сначала ты во что-то вкладываешь свое сердце, умение, да и саму душу – это может быть что угодно: воспитание ястреба, изучение участвующих в бегах лошадей или комбинаций карт, а потом сам отвергаешь возможность управлять происходящим. Это захватывает. Карты раскинуты, лошадь бежит, ястреб взлетает с кулака – и тебе остается надеяться только на удачу, ибо ты не можешь повлиять на результат. Однако все, что ты делал до этого момента, убеждает тебя, что удача близко. Ястреб вполне может поймать добычу, не исключено, что тебе выпадут хорошие карты, а лошадь придет первой. Странно было бы задерживаться на небольшом островке сомнения. Тебе хорошо, потому что ты полностью отдал себя во власть этого мира. Ты испытываешь редкое наслаждение. Уходишь в него с головой. И на переломных моментах жизни ждешь этих инъекций судьбы. Вот где приманка, вот почему, оказавшись бессильными от боли или горя, мы забываемся в наркотиках, азартных играх, пьянстве – в пристрастиях, которые надевают ошейник на разбитую душу и одергивают ее, как собаку. В тот день я нашла свой наркотик. В определенном смысле он был таким же разрушительным, как шприц с героином. Я убежала туда, откуда мне очень не хотелось возвращаться.