Книга Биография smerti - Анна и Сергей Литвиновы

Но когда встретились без пятнадцати семь с Игорьком, все равно ощущала себя нескладной, не уверенной в себе провинциалкой. А он еще и сказал, вместо приветствия:

– Привет, Крысятина!

Тут даже она, последняя в городе, возмутилась:

– Слушай! Ты выражения-то выбирай!

Игорек только плечами пожал:

– А че такого? Крыска – животное симпатичное. Хозяйственная, добрая, аккуратная. Типа тебя.

...Потом был театр – теплый, душистый, светлый. Саша Пыльцов на сцене объяснялся в любви, страдал, восхищался, плакал, ненавидел и умирал. Марина, на приставном стульчике в шестом ряду партера, сидела не дыша. Игорек – он расположился сзади, на таком же приставном стульчике в седьмом ряду – по-хозяйски клал ладони ей на плечи. Рядом с Маринкой, на настоящих креслах, вкушали зрелище две дамы. Ухоженные, с одинаково приглаженными волосами, важные – истинные москвички. Они с неудовольствием взирали на Маринку и оборачивались, чтобы шикнуть на Игоря. А сами болтали без умолку – комментировали спектакль, зрителей, люстру, погоду, желтоватую буфетную белорыбицу... Хоть и шепотом говорили, а мешало ужасно. Но сделать им замечание Марина, конечно, не решилась. Не выдержала только к концу первого акта.

Тогда первая из дам снисходительно произнесла:

– А Пыльцов-то недотягивает. В сравнении с Караченцовым – щенок.

– Ох, не говори! – подхватила вторая. – Мелковат. Сам по себе, может, и неплох, но рядом с грандами совсем теряется.

– Слушайте, вы! – вспылила Маринка. – Задолбали: весь спектакль трепались! Тоже мне, интеллигентки!

Сказала – и голову в плечи втянула. Не сомневалась: сейчас дамы настоящий скандал устроят. И не посмотрят, что на сцене спектакль продолжается. Но те, на удивление, тут же умолкли. А Игорюня со своего седьмого ряда восторженно прошептал:

– А ты ничего себе крыска! Зубастенькая!

Дальше действо смотрели в тишине. А после представления, когда отгремела обычная для Театра драмы овация и толпа зрителей заструилась в гардероб, Игорь небрежно произнес:

– Ашланг, как всегда. Пойдем, что ли, Сашку поздравим?

– Аншлаг, – тихо поправила его Маринка.

– Ох ты, правильная наша! Зато ашланг – красивше! – хмыкнул спутник.

И важно бросил облаченной в театральную униформу старушке, стоявшей у служебного входа:

– Мы к Пыльцову.

Старушку Марина знала. Встречала несколько раз, когда караулила у служебного входа театра. Та выходила вместе с Пыльцовым из дверей, помогала артисту усесться в машину. И кричала замерзшим поклонницам, дежурящим у входа:

– Прочь, прочь отсюда! Дайте пройти человеку!

Но сейчас церберша любезно кивнула им с Игорем. И сообщила:

– Саша у себя.

И вот последний бастион – обитая жалким дерматином дверь с табличкой «ПЫЛЬЦОВ А.А.». А за ней – сам артист. Который, оказалось, вовсе и не сверхчеловек. И рост у него, при ближайшем рассмотрении, самый средний. И ногти, как у всех мужчин, обрезаны небрежно. От него даже пахло, изумилась Маринка, обычно: сигаретами, туалетной водой «О’жен» и немножко потом. Одни глаза жили царственной, мощной, отличной от унылого мира жизнью.

– Привет, Игорек! – небрежно приветствовал Пыльцов ее спутника.

Кивнул на Маринку:

– Очередная прекрасная дама?

И даже целых пару секунд смотрел на нее в упор. А потом небрежно приложился к ручке и снисходительно предложил:

– Автограф?

– Да... если можно... – пролепетала девушка.

– Мышонка Мариной зовут. Фанатеет от тебя капитально, – представил ее Игорек.

А Пыльцов уже размашисто корябал на обороте собственной фотографии: «Милой Мариночке от любящего Саши». Протянул карточку, тепло улыбнулся:

– Пойдет такая надпись?

– Под подушкой будет держать, – ответил за нее Игорек.

А Марина еле сдерживала слезы. Из-за того, что он, такой недосягаемый и прекрасный, совсем рядом с ней. И потому, что теплая надпись про любящего Сашу, конечно, ничего не значит. Сейчас она особенно остро понимала, сколь глубока пропасть между ним, первым в стране красавцем, и нею, нескладной, в советских джинсах, провинциальной девчонкой...

Фотографию с автографом, как и пророчил циничный Игорь, Маринка действительно держала под подушкой. Но к служебному входу театра или к подъезду актера больше не ходила. Разве можно ей мешаться с рядовыми поклонницами? Ведь теперь, после особенных слов Пыльцова, она стала в какой-то степени избранной.

А потом наступили летние каникулы.

Марина сдала сессию со странным результатом: по всем предметам пятерки и только по специальности, по английскому, – трояк. Но и то хорошо, что не пара, что преподша смилостивилась и даже в конце семестра снисходительно похвалила:

– Вы молодец, Марина. Не сдались. Приняли challenge.

– А я никогда не сдаюсь, – усмехнулась девушка. И заверила: – На втором курсе буду за пятерку бороться.

– Не исключаю, что у вас это получится. – Преподавательница взглянула на нее с некоторым даже уважением.

Ничего себе заявление! У них в группе даже у Майка, который всю сознательную жизнь в Лондоне прожил, и то четверка.

И Маринка, окрыленная, отправилась домой. Часы считала, когда наконец окажется на своей территории. Где все вокруг свои и не надо отвечать ни на какие челлендж’и.

Но только и дома счастья не получилось.

В поселке, куда перебралась мама, Марина выдержала лишь неделю. Тоска смертная. Пыльно, тихо, в магазине одни и те же никому не нужные ботинки с тупыми носами. Девчонки-ровесницы все, как одна, озабочены поиском мужа. Родительница целыми днями на здоровье жалуется и чиновников из областного ВТЭКа клянет, за то, что инвалидность ей не дали...

Но когда Марина сбежала в N, тоже лучше не стало. Удивительное дело: из столицы родной городок казался... этаким оазисом в пустыне. Сколько раз, когда ворочалась ночами на жесткой общежитской койке, представляла: вот она идет по центральной, вымощенной цветной плиткой улице... Вот лакомится мороженым в маленьком, с видом на море, кафе... Вот ныряет в воду с самого высокого мостика на городском пляже... И всегда, едва вспоминала о лучшем на земле месте, на сердце сразу тепло становилось.

Ну да, из Москвы городок виделся ладным, спокойным, красивым. Но когда приехала, вдруг впервые в жизни разглядела то, на что раньше не обращала внимания. До чего же облуплены здесь дома... И люди одеваются неряшливо и немодно... И разговоры у них – просто смех и слезы: куры, детские ясли, гастроли заштатного столичного, в Москве в него и не ходит никто, театрика... А элементарные вещи, к которым она уже успела привыкнуть в Москве, местных жителей в тупик ставят. Марина забыла, что существуют люди, которые «Мастера и Маргариту» не читали. И простейших электронных часов никогда в руках не держали. И про то, что знаменитый Пыльцов в Театре драмы играет, не знают...