Книга Отдохновение миссис Мэшем - Теренс Хэнбери Уайт

– Почему?

– Если магнитных сил достаточно для подъема, они будут тянуть тебя вверх тем сильнее, чем выше ты поднимешься. Это одна причина. Другая состоит в том, что если тебе удастся подвесить предмет между двумя равнодействующими магнитами, равновесие будет столь неустойчивым, что его нарушит малейшее дуновение ветра, и твой предмет полетит либо к одному полюсу, либо к другому. Кстати, ты помнишь, каковы были размеры летающего острова?

– Он покоился на адамантовой пластине толщиной в двести ярдов и площадью в десять тысяч акров.

– А что такое адамант?

– Ну, что?

– Это одно из старых названий алмаза. Если тебе требуется причина, чтобы захватить Лапуту, Мария, я полагаю, что алмаза длиной в пять миль и толщиной в двести ярдов будет вполне достаточно.

– Да уж!

– Я удивляюсь, как это доктор Гулливер не упер кусочка.

– Может быть, отломать не сумел.

– Может быть.

Некоторое время они размышляли об огромном сполохе синего пламени, мерцающем в воздухе, о световых волнах, отраженных и преломленных его сияющими гранями, – таким его впервые увидел Гулливер, – и в конце концов, их охватил благоговейный страх.

– А расскажи мне про Лошадей.

– Что именно?

– Ну хотя бы, – с виноватым видом сказала Мария, – как произносится их название.

Профессор откинул назад голову и заржал.

– Это еще что?

– Ты ржать умеешь?

Мария попробовала, чтобы выяснить, умеет она или нет.

– Как ты это делаешь?

– Дай сообразить. Я плотно сжимаю губы, языком, по-моему, вовсе не двигаю и как бы выдыхаю переливистый взвизг, который рождается в основании носа.

– А каким словом это ржание передается?

– Передать его словом непросто, – рот-то закрыт. Так что никакие буквы, в сущности, не годятся и гласные звуки тоже.

– Доктор Свифт передавал выдох с помощью «гу», взвизг с помощью «и», а всю носовую игру посредством «н» и «м» – Гуигнгнм. Так его научили лошади.

– Это и в книжке-то не легко выговаривается, когда читаешь вслух.

– Это всего лишь вопрос практики, – величественно произнес Профессор, – практики и веры в себя.

И он принялся весело ржать, уверяя, что цитирует одно место из конца девятой главы. Ржать принялась и Мария, причем каждый считал, что у него получается лучше, а лиллипуты снаружи в недоумении замерли.

– Жаль, – внезапно прервав ржание, сказал Профессор, – что нам нельзя посетить их.

– Почему нельзя?

– Потому что мы йэху.

– Я думала, йэху это такие противные волосатые твари, которые всюду гадят, воруют и дерутся.

– А это именно мы и есть.

– Мы?

– Доктор Свифт, описывая йэху, подразумевал людей, моя дорогая. Он думал о политиках, про которых я тебе говорил, про людей «практических», про «среднего человека», ради которого существует наша прославленная демократия. Вот так-то. Ты сознаешь, что «средний человек» скорее всего не умеет ни читать, ни писать?

– Ну, уж это ты…

– Мария, если слова «средний человек» вообще что-нибудь обозначают, то именно носителя человеческих качеств, усредненных по всем живущим на свете людям, – по России, по Китаю, по Индии, и по Англии тоже. Так вот, читать умеет меньше половины обитающих в этих странах людей.

– Но у йэху же когти…

– А у нас пулеметы.

– И от нас не пахнет!

– Мы просто не ощущаем нашего запаха. Мне говорили, что с точки зрения азиата европеец пахнет ужасно.

– Я этому не верю.

– Разумеется.

– И как бы там ни было, Лошади не имеют права нас прогонять.

– Почему же? Гулливера они изгнали.

– Но за что?

– Да за то, что он был человеком, как мы с тобой.

– Что за нахальство! – воскликнула Мария. – Хотела бы я посмотреть, как меня будет изгонять какая-то скотина.

– Вот, – умиротворенно произнес старик, – вот речи юного йэху. Точка в точку. Прислушайтесь к словам подрастающего Homo sapiens.

Глава XXVI

Для аэродромного ангара дворцовая кухня, пожалуй, была маловата, но ее оснащение заслужило некогда похвалы Дартикенава, а главный повар Принца-регента именно здесь создал свой знаменитый Китайский соус, состоявший преимущественно из красного перца, поскольку Принц утратил способность ощущать вкус чего бы то ни было иного.

В мрачном углу этой кухни, с сальной свечой, отбрасывающей на стены силуэты титанических печей, вертелов, на которых зажаривали по цельному быку, и жаровен, способных принять небольшого кита, в сломанном кресле-качалке, унаследованном ею вместе с Капитаном от покойника-мужа, в очках со стальными ободками, то и дело соскальзывавших с кончика ее носа, и с книжкой «Последний шанс Мирабель», то и дело выскальзывавшей из ее узловатых пальцев, клюя носом и резко распрямляясь, с клубком Марииных черных чулок в стоявшей под рукой рабочей корзинке и с лежавшей на колене головой Капитана сидела, подремывая, старая Стряпуха. Время давно уж перевалило за полночь, но она не ложилась, чтобы, когда потребуется, подать мисс Браун ее любимую грелку.

Капитан, чья голова покоилась у нее на колене, закатив глаза, преданно взирал на хозяйку, а из пасти его нежно сочились к ней на передник капли слюны. Каждую ночь он неизменно получал на сон грядущий сахарное печенье, вот у него слюнки и текли. Он размышлял о том, какой замечательный человек его Стряпуха, и задавался вопросом, как бы он без нее обходился на этом свете.

Увы, бедная моя мисс Мария, думала между кивками Стряпуха, бедная моя куколка, вот горе, так горе. Но мой девиз: «Правь, Британия!» и пока есть жизнь, есть надежда. Может, хоть этому ее старому джентльмену посчастливится простереть, как в Писании сказано, десницу свою над ее пристанищем, покуда они не уловили ее в сети лжи, за что нам следует призвать на их головы Всевышние Силы, пока еще не иссякла у нас надежда, хоть я и не удивлюсь, если есть в Небесах вечные ее источники, откуда мы ее черпаем не без помощи Светил Небесных во всей их Славе, о коей нам поведано. Боже мой, Боже мой. У меня духу не хватает даже до ее чулочков дотронуться…

Она в пятый раз вздернула голову, осмотрелась по сторонам с выражением, как бы говорившим: «А я и не сплю, вот так!», и уложила в рабочую корзинку очки.

Теперь, когда очкам больше ничто не грозило, Стряпуха, клюнув носом в шестой раз, склонила усталую голову на грудь и начала похрапывать.

Бедная Стряпа, думал Капитан. Надо с нею поласковее. Такую в доме держать – одно удовольствие. И преданная какая! Я всегда говорил, что такой любви, как от человека, от собаки нипочем не