Книга Тоби Лолнесс. Книга 2. Глаза Элизы - Тимоте де Фомбель

У Майи комок встал в горле, она не могла произнести ни слова. Сим прошептал:

— Вера в то, что он цел, помогает мне выжить, потому я тебе об этом и сказал.

— Мне кажется, — отозвалась наконец Майя, — три недели назад Плюм Торнетт пытался рассказать мне о Тоби. Он явно что-то знает. Тогда я побоялась, что надежда обманет. Но если ты тоже чувствуешь…

Плюм действительно жестами и мычанием старался сообщить Майе, что встретил Тоби, когда охотился на пиявок, но она его не поняла.

Сим и Майя, обнявшись, лежали на узких нарах.

На заре подал голос старый Ролден, чье место было неподалеку.

— Профессор, завтра мне исполняется сто три года.

— Да, Альбер, я знаю.

В последнее время советник Ролден сильно сдал, чувствовал неизбывную усталость и постоянно твердил, что не доживет до ста трех лет.

— Мы обязательно отпразднуем ваш день рождения. Майя испечет пирог под белой глазурью.

Ролден прекрасно помнил знаменитый пирог госпожи Лолнесс. Но как не пишут стихов мышиным пометом, так и не пекут пирогов в котловине Джо Мича. Это Ролден тоже понимал.

Майя поправила мужа:

— Когда-нибудь я непременно испеку для вас пирог, Альбер.

— Не когда-нибудь, а именно завтра. Ведь у него день рождения, милая.

Майя незаметно толкнула профессора локтем, чтобы он образумился, но тот встал посреди камеры, выпрямился и провозгласил:

— Друзья, следующей ночью мы будем уже на свободе. Назначаю побег на нынешний вечер. Готовьтесь!

По соседству, в той части котловины, где держали Облезлых, тоже всю ночь не сомкнули глаз. После полуночи стража привела двух схваченных поблизости чужаков — двух Облезлых, которым каким-то образом удалось сюда забраться.

Они покинули равнину посреди зимы, преодолели множество препятствий и все-таки попали в тюрьму, случайно съехав ночью на санях по снежному склону на дно котловины… Люди Джо Мича расставляли сети, подстерегая бродяг и заблудившихся детей. В эти сети и угодили путники.

Их бросили в ледяной барак, где ночевали, дрожа от холода, другие заключенные. Бедняги были в полном изнеможении.

— Зачем было подниматься так высоко? — сурово спросил Джалам.

Он рассердился не на шутку. Не любил бессмысленного геройства.

— У нас не было выбора, — мрачно ответил один из путешественников.

Лунный Диск сидел поодаль вместе с Микой и Льевом. Все молча смотрели на двух несчастных, не подозревающих, что, коль скоро они оказались на дне котловины, их злоключения только начинаются. Про таких бедолаг в Травяном Племени говорили: «Они попались в лапы блохе».

То же самое мог сказать про себя и Лунный Диск.

Охранник по прозвищу Шершень месяц за месяцем донимал его, пытаясь втайне от остальных выведать что-нибудь о Тоби. Из всех Облезлых только Лунный Диск знал настоящее имя Ветки.

Лунный Диск не мог врать, так что приходилось изворачиваться, чтобы не предать друга. Он говорил: «Ни единого человека я не называл этим именем; мой народ никого с таким именем не знает». Шершень, приходя в ярость от его упрямства, тысячу раз хотел пронзить Лунного Диска гарпуном, но в последнее мгновение останавливался, боясь лишиться единственного ценного свидетеля…

— Пуститься в путь посреди зимы! — возмущался Джалам. — Вы шли на верную смерть!

— Мы не боимся смерти, — невозмутимо ответил второй странник.

— У нас не было выбора, — настаивал первый.

— Что же заставило вас подняться на Дерево? — спросил Лунный Диск.

— Кое-кто покинул равнину в пору первого снега. Мы отправились на поиски.

— Кто? — продолжал допрос Лунный Диск.

— Непростительное безрассудство! — бушевал Джалам. — Нельзя оставлять свой дом зимой!

— Кого вы ищете? — не отставал Лунный Диск.

Странники переглянулись. Затем ответили:

— Твою сестру, Илайю.

Все разом смолкли.

— Мы не знаем, почему она ушла и зачем.

Лунный Диск представил заснеженные поля, скользкие отвесные уступы коры, головокружительно высокий ствол Дерева, его узловатые ветви. Неужели Илайя проделала такой опасный путь в одиночку?

Один из юношей продолжал:

— Три дня назад мы настигли ее неподалеку отсюда. Я заговорил с ней, а она набросилась на меня и попыталась убить. Не знаю, что на нее нашло. Не понимаю, чего она хочет.

— С тех пор как ты ушел, в сердце твоей сестры полыхает ярость. С тех пор как с нами больше нет Ветки, — подхватил второй.

Лунный Диск вспомнил добрую ласковую девочку, ненамного старше его, которая всему его научила, заменила мать, отца, всю семью. Пела ему зимой в шатре-колосе чудесные песни… Куда подевалась ее доброта? Зачем Илайя поднялась на Дерево?

— Они вот-вот ее схватят! — воскликнул Лунный Диск в испуге.

Юноши ответили не сразу.

— Илайю уже схватили. Они поймали нас всех. Но она так отчаянно сопротивлялась, что ее заперли отдельно от остальных. Когда нас вели сюда, мы слышали, как она кричит и бьется где-то наверху.

— Моя сестра здесь?! — чуть слышно прошептал Лунный Диск. Он был вне себя от ужаса.

Вечером в классе на краю котловины царила напряженная тишина. Тридцать пожилых школьников с нетерпением ждали, когда они спустятся в подземный ход. Все основательно подготовились к побегу: под робы надели теплые свитера, в портфельчики спрятали запасы провизии. У Ролдена руки тряслись сильнее обычного.

Никто не мог придумать тему занятия, и вдруг Зеф Кларак вызвался прочитать лекцию. На лицах у всех появилось искреннее удивление. Ведь Зеф — худший ученик, абсолютный невежда, ставший нотариусом по счастливой случайности, — не знает ну ничегошеньки!

Один из заключенных посоветовал ему обучить их наскоро вышиванию, другой — выпечке лиственных пирогов, третий попросил напомнить всем таблицу умножения. Зеф с извинениями отклонил все предложения, поскольку ничего не смыслил ни в рукоделии, ни в математике, ни в кулинарии.

В конце концов отличную идею подала ему Майя.

И вот знаменитое страшилище с Вершины, Зеф Кларак, самый уродливый человек на Дереве, начал рассуждать… о внутренней красоте!

Но никто, кроме Майи, так и не узнал, что он думает по этому поводу. Заключенные были заняты вовсе не Зефом: все их внимание было приковано к то удаляющимся, то приближающимся шагам стражников за окном.

Зеф не замечал пренебрежения слушателей. Даже забыл о предстоящем побеге — вдохновенно и без прикрас он повествовал о своем детстве. Перевоплощался то в страшненького бесформенного младенца, при виде которого акушерки упали в обморок, то в неприглядного мальчика, который день за днем учился затмевать внутренним светом свое внешнее уродство.