Книга Компромат на Ватикан - Елена Арсеньева

Федор нахмурился: в дверь сильно, настойчиво позвонили.

– Ты кого-нибудь ждешь?

– Нет, – испуганно прошептала Тоня. – Может, Генка опять за деньгами идет? Я спрошу кто.

Она шагнула в прихожую.

– Я сам спрошу, – возразил Федор, двинувшись ей наперерез, так что они столкнулись на пороге и замерли, ухватившись друг за друга со странным выражением лиц.

И, глядя в его глаза, Тоня до такой степени растерялась, что спросила – вот почему-то жизненно важно показалось ей спросить именно об этом и именно сейчас:

– Погоди, а почему ты сказал, что при том пожаре погибло много картин крепостных художников конца XVIII века, таких же, как первый Федор Ромадин? Он же не был крепостным.

– В том-то и дело, что был, – сказал Федор, совсем не удивившись вопросу. – Ведь его мать была крепостная, а Илья Петрович скончался неожиданно и не успел ни усыновить Федора, ни дать ему вольную. Вот так все и вышло… Ты никогда не слышала такую старинную юридическую формулировку: «Жена по мужу раба»? В XVIII веке это значило, что жена крепостного тоже считалась крепостной. Рабыней! А ведь все думали, что Антонелла – законная, венчанная жена Федора…

И тут снова раздался нетерпеливый, истерический звонок.

Россия, Нижний Новгород, наши дни

Это был все тот же сон, который снился ему редко – к счастью, редко! – но оставлял по себе такое впечатление, что Сергей потом никак не мог его забыть. Бывало, дергался от воспоминаний в самые неподходящие минуты, словно в него вонзилась стрела, прилетевшая из сна, и знал, что лицо его в эти минуты непроизвольно кривится, как от боли. Собственно, как раз боль и стрелы ему и снились.

Будто он подвешен к кресту на вывернутых руках, а тело его истыкано стрелами. И знает, что в запасе у тех, кто стреляет, есть еще стрелы. Если попадут в горло или в глаз – сразу смерть. И в этот миг новая стрелка ударяет его – скользит по щеке, разрывая кожу, вышибая слезы из глаз, и слезы эти разъедают рану, будто кислота, чудится, он даже слышит, как пузырится на щеке отвратительный, уродливый и уродующий ожог!

Сергей вскинулся, сел, дрожа. Одеяло свалилось с плеч, и сразу вернулся озноб, из-за которого он никак не мог уснуть, когда вернулся наконец домой, прокрался в свою комнату и забрался в постель.

…Гаврюша, его пес, флегматичный ризеншнауцер, встретивший, по обыкновению, Сергея в прихожей, бросился было к хозяину, но вдруг осел на задние лапы и принялся глядеть недоуменно, словно не узнал.

Сергей мельком глянул в зеркало и зажмурился. Быстро выключил свет.

Его натурально било дрожью, даже качало. Постоял под горячим душем, согрелся было, но только лег – опять заколотило. Взял еще одно одеяло, но это не помогло. Свистнул тихонько Гаврюше, похлопал рядом с собой по дивану.

Пес недоверчиво сверкнул глазами, поозирался с опаской – Сережина мама так гоняла его с диванов и кроватей, что пыль стояла! – однако все же решился, запрыгнул на постель и свернулся рядом с хозяином. Сергей чувствовал через два одеяла его живое, преданное тепло, слушал, как сопит сразу уснувший пес, а сам трясся от внутреннего озноба.

Все-таки на улице холодно, уже подмораживает вовсю. А он прибежал в одних джинсах и носках. Надо было хоть догадаться надеть на себя шелковую концертную рубашку, обуться в танцевальные ботинки, но это ему и в голову не пришло. Сумку свою схватил чисто рефлекторно, потому что она стояла в углу комнаты, на глазах, а возвращаться в прихожую за курткой и ботинками – это было свыше его сил. Так и бежал по улицам голый до пояса, сумка на плече. Поздно было уже, встретилось ему человека два, посмотрели дико… Вот интересно, вспомнят они эту встречу завтра, когда по всем каналам пройдет сообщение о загадочном убийстве знаменитого режиссера?

И вспомнилось: он с силой бьет стоящего на коленях Мисюка ногой по голове, тот мгновение смотрит на Сергея, потом сникает, заваливается на бок, и набрякшие веки медленно натягиваются на закатившиеся глаза.

А ведь началось все так классно! Мисюк привез его в самый красивый дом на набережной, с колоннами. Они вошли в просторный подъезд, в который так и просились кадки с фикусами и ковровые дорожки, а потом поднялись на второй этаж, в квартиру. Ого, какая огромная прихожая! И кажется еще больше оттого, что очень тусклая лампа, углы теряются в темноте.

– Давай свою одежку. – Мисюк заботливо потянул с плеч Сергея куртку. – Раздевайся, проходи вон туда. Это у меня кабинет и гостиная, а спальня вон там.

Он махнул рукой куда-то в гулкую глубину квартиры и включил свет в ближайшей комнате. Комната оказалась о два окна, выходящих, конечно, на Волгу: в черной темноте играли огонечки набережной.

Ух ты, как классно! Вот бы жить в такой квартире!

– Чайку, кофейку? – приветливо спросил Мисюк.

– Наверное, лучше чай. Кофе вредно для сердца.

– Ишь ты! – озадачился Мисюк. – У тебя с сердцем проблемы, что ли?

– Пока нет, но я так, на будущее.

– Молодец, если о будущем думаешь. – Мисюк двинулся было на кухню, но притормозил: – А может, джину хорошего с тоником? «Бомбей сапфир»! – И вытащил из маленького сервантика красивую бутылку, жидкость в которой была ярко-голубого цвета.

Голубой джин, надо же. Почему-то вспомнилась песенка про голубую луну, и Сергей невольно передернулся. Пить голубой джин резко расхотелось, однако Мисюк уже достал из шкафа два толстостенных стакана, налил до половины джин, занес над одним стаканом бутылку с тоником:

– Разбавить? А то я предпочитаю в чистом виде.

– В чистом? – Сергей аж испугался. – Да ведь там 47 градусов!

– Это не для слабонервных, – согласился Мисюк. – Но у меня голова крепкая, да и привык. А тебе советую на первый раз попробовать с тоником.

Да он и с тоником был крепкий, «Сапфир». Как только Мисюк глушит эту голубизну?

– Вам что показать? – отпив полстакана и принимая деловой вид, спросил Сергей. – Какой танец?

– Погоди, погоди, – добродушно махнул рукой Мисюк. – Передохни маленько, выпей еще. Ты там запрыгался сегодня, я видел. Посиди, поговори со мной. Вот ваши бальные танцы… почему ты ими занимаешься? Как это вообще получилось?

– Случайно. Помню, одна знакомая девочка с нашего двора ходила в школу к Майе Андреевне, партнера у нее не было, говорит: «Сережка, хочешь со мной танцевать?» А она мне нравилась, я и согласился. И так мне показалось в студии классно! Я и остался на всю жизнь.

– Сколько тебе тогда было?

– Десять лет.

– Дитя малое! И тебе уже тогда нравились девочки?

– По-моему, даже еще раньше, – усмехнулся Сергей.

– И что, до сих пор?

– Ну да.

– Только девочки? Или…

– Нет, почему? Взрослые женщины мне тоже нравятся. Лишь бы темненькие были, блондинки как-то не очень. А впрочем, всякие нравятся.