Книга Полезное с прекрасным - Андреа Грилль

— Это фигурка младенца, это десятинедельное дитя, еще не родившееся, но живое, в материнской утробе, — Валентина быстро пришла в себя, однако ее голос все еще дрожит от волнения. — И они рассылают это по почте! Ты посмотри, кем подписано: Христианская община.

— Ну, успокойся. Что ты так разволновалась? Меня эта община не касается. Ты же знаешь, своих младенцев-Иисусов я делаю из чисто коммерческого интереса.

— Дело не в тебе! Дело вообще не в тебе. — Валентина ходит вокруг мужа, как будто боится, что он сбежит, не выслушав ее. — Дело в том, что это свинство — рассылать такое по домам. Уж конечно, пронюхали, где женщины живут.

Валентинин муж стоит, бессильно опустив руки. Смотрит отчужденно. Она, бросив на него взгляд, вдруг чувствует, что от сердца отлегло, и смеется — это разрядка после пережитого ужаса. Немотивированного ужаса — какое ей дело до церковных почтовых рассылок, с каких пор у нее амбиции по части женского равноправия? Она никогда в жизни не интересовалась ни социальными проблемами, ни церковными общинами с их рекламными акциями. Все — только нервы, она нервничает, потому что кое-что утаивает, вернее, еще не рассказала мужу.

Она бросается к нему, обнимает, прижимается всем телом. Это неожиданно приятно, даже теперь, спустя восемь лет. И он моложе того, с кем она, непонятно с какой стати, совсем недавно проводила так много времени. Тот слишком старый для нее. Когда они были вместе, ей это не пришло в голову, но все-таки он слишком старый: ему тридцать шесть, а мужу — тридцать три, муж у нее молодой, и он ей близок. Она зажимает ему уши. Он целует ее в макушку. Вот уже восемь лет он всегда целует ее в макушку, когда хочет намекнуть: мне надо работать. Она целует его в шею под подбородком, протягивает руку, и он кладет ей на ладонь эмбрион из пластика.

Валентина уходит в кухню, бросает эту штуку в мусорное ведро. Выпив стакан воды, выносит ведро во двор и вместе с содержимым швыряет в мусорный бак.

Потом Валентина решает отправиться на пробежку и надевает кроссовки и короткие спортивные штаны.

— Хочу пробежаться, — небрежно бросает она мужу, который увлеченно занимается своими Иисусиками.

— С каких пор ты бегаешь?

— С сегодняшнего дня.

— Жарко, в такую жару бегают только самоубийцы.

Валентина не отвечает. Она уже бежит вниз по лестнице. Бежать гораздо легче, чем она думала, вскоре она находит приемлемый темп. Но не в этом дело. Она бежит все быстрее. Через пять минут ее футболка мокрая, хоть выжимай, струйки пота сбегают по ногам. Надо было прихватить с собой какой-нибудь питье. Но не в этом дело. Прохожие глядят на нее как на сумасшедшую.

В парке она кружит и кружит между кустами роз, надо бежать, пока уже ни о чем не буду думать. Клумбы полны цветов, сверкают красками, а кусты сохнут. Розы кто-то регулярно поливает, кусты — нет. Чуть-чуть кружится голова. Валентина не поддается искушению присесть на скамейку возле роз. Она же только двадцать минут, как начала бегать.

33. Ratsimamangae

Описанный лишь в 2001 г. вид, произрастающий на Мадагаскаре. Низкорослое деревце с коричневато-серой корой. Специалисты, описавшие вид, классифицируют его как исчезающий.

Он запомнился ей красивым, окрыленным. А теперь он, в общем-то обыкновенный, сидит перед нею и говорит, что тоска одолела — хочется на юг, ведь он родился на юге, Болгария — это юг, страна на Черном море, до Средиземного рукой подать, и еще говорит, что ее, Валентину, совсем не знает. Она-то пришла не затем, чтобы получше узнать его. Это он попросил: давай встретимся, это ему нужно. Он обеспокоен, — так он сказал, отлепившись от каменной стены на вокзале. Неизвестно, сколько времени он простоял, прислонившись к стене, в ожидании электрички, на которой приехала Валентина. Ему повезло: обычно она ездит на скутере. Но об этом она ему не говорит. Она вообще мало говорит, только: да, хорошо, встретимся, ну вот, мы встретились.

Он пьет апельсиновый сок, потом разменивает у официанта купюру. Он торопится. Она все это замечает, но старается держаться как ни в чем не бывало. Кажется, он на кого-то похож, на какого-то человека, не вызывающего у нее уважения. А раньше она не замечала этого сходства, — ни в их квартире, ни в поле, когда они хоронили бедную зверюшку.

Сейчас же уйду — подумала она, как только он сказал, что совсем мало ее знает и попросил немного рассказать о себе. Вот уже два часа она собирается уйти — и не уходит.

Его друг несчастен, говорит он, больно видеть, как он мучается. Он просит ее хотя бы один раз встретиться с Фиатом. И предлагает ей варианты, донельзя нелепые: встретиться с ними обоими, пойти куда-нибудь втроем, поехать за город. Эти предложения не устраивают его самого, он болтает, лишь бы болтать, — думает Валентина, — строит воздушные замки, по его милости она даром теряет время.

Его друг, Фиат, мог бы и сам с ней поговорить, если бы захотел; мог бы и сам назначить ей свидание, говорит она. Но парень не сдается, не ослабляет хватку, сыплет словами, как будто речь идет о жизни и смерти. Вот уж чего-чего, а подобного сумасбродства она от него не ожидала, ведь когда она с ним познакомилась, там, в квартире, где оба живут, он, а не Фиат, лучше соображал и во всем разбирался.

Может быть, она уступает его домогательствам просто чтобы отвлечь от этой темы. Обнял — в точности как тот актер в театре — еще на родине, в Сербии, она смотрела спектакль, итальянский театр приезжал на гастроли, — исполнитель главной роли обнял героиню, подойдя сзади, когда она у плиты что-то готовила; поцеловал в шею, отведя в сторону длинные темные волосы; медленно всю ее огладил. А Финценс что, тоже видел это в театре и подражает актеру? В ее голове мелькают похожие картинки, хотя она не хочет никого ни с кем сравнивать.

У него талант. Или — опыт.

— Как ты вся пылаешь, я никогда еще не испытывал ничего подобного.

Он приводит ее в собор, в контейнер рядом с ризницей, ключ от которого есть лишь у него одного. Крохотная каморка, времянка, собранная из переборок, ею пользуется только он: переодевается, иногда перекусывает. Единственное место (на свете? Да, на всем свете!), куда имеет доступ только он и никто другой. Он старается получше устроить Валентину, снова и снова извиняется за неудобства. Она отмахивается:

— Незачем столько говорить, мы не разговаривать сюда пришли. Из-за разговоров многое гибнет.

Они лежат на какой-то тряпице. В заставленной старьем каморке совсем мало места.

Не надо ли ей чего-нибудь, спрашивает он. У обоих влажные лица.

— Я съела бы яблоко, но у тебя, наверное, нет.

— Разумеется, яблоко для тебя найдется. Здесь же яблочный край. Я иногда срываю с деревьев яблоки, когда иду домой или рано утром, по дороге на работу. Сейчас сезон яблок.

Финценс встает, роется в своей сумке, находит яблоко. Валентина садится, прислонившись к ножке стола, и с наслаждением впивается зубами в яблоко. И вдруг звучит музыка, оперная увертюра, довольно громко.