Книга Москва-bad. Записки столичного дауншифтера - Алексей Шепелёв

Вы заметите, что, дескать, в подобных материалах немало и поводов для веселья – да, хотя, как почти всегда на Руси, смех наш со слезами или вместо них: «Скажите, батюшка, кошке давать играть с орехом – это грех? Натэлла, 17 лет». И ответ: «Дорогая Натэлла, вы не написали, с каким орехом. С грецким – грех. Но самый страшный грех – тереть хрен в редьку» (ответ, конечно, воображаемый). Я редактору Ане советовал ввести форму, ограничивающую количество знаков до размера двух-трёх эсэмэсок, а сверху написать, что шизотексты, оформленные не по правилам русского языка, к рассмотрению не принимаются – и ссылку на сборник Розенталя. Или уже от редактора ответить по-русски (иногда так священники отвечают, но их просят изменить текст). А мне отвечают (в частном порядке), что церковь-то ведь для всех – каждый может и имеет право обратиться…

На его вопрос о золотом-незолотом окладе я выпалил:

– А вы знаете, что такое алхимия?!. Как любой металл с помощью магических операций в золото превращают? И не только это. Менос знаете кто такой? Который до чего не докоснётся, всё в золото превращал? А Прометей? А Прометей, он же Гефест? А лукавый рыжий Локки, с аптечной змееобвитой чашей и молотом Тора в руках?! Что такое работа в чёрном, нигредо, слышали? Что такое Чёрная звезда, звезда Гниения, вращающаяся в противоположном направлении? Звезда Полынь древних инфернальных культов? Цубенешамали, Цубинельгенуби?!! Двойная звезда Алголь – мигающий глаз отрубленной головы Медузы-горгоны, чей взгляд превращает в камень? Как вам? Это покруче вашей луны!

И я, да простит меня блаженный Василий, а также и А. Г. Дугин и А. С. Грин (я думаю, простят!), угостил его своими полутора страницами совершенно незнакомого ему дискурса, от которого он завис как компьютер и тут же смылся.

Я всё же решился поведать о происшедшем в «комнатке отдыха», на что без особого смеха и внимания отмахнулись: «Послал бы на фиг да и всё».

Глава 4. Уровнем выше (при температуре -30)

Не помню, в первый ли день после отдыха в подклете (оказалось, этот пост считается курортом) или на следующий, довелось мне дежурить на так называемом втором этаже.

И вновь вызвалась проводить меня Наташа. Тут я, наверное, в первый и последний раз услышал нечто умное из уст смотрителей. Кто-то из посетителей спросил про центральную икону огромного иконостаса. Причём вопрос был какой-то дурацкий: типа, почему Спаситель сидит на троне и вообще так грозен? Она с готовностью пояснила: «Вседержитель» (я было хотел добавить: «Пантократор», а для неё, чтобы установить какую-то «научную» коммуникацию, «Адонай», но то ли сдержался, то ли не поспел: тут и с Вседержителем трудно было разобраться, да она уже, выйдя налегке, замёрзла).

В правом углу иконостаса, почти в центре большого, уходящего шатром ввысь, помещения центральной церкви (главной, в честь Покрова Пресвятой Богородицы) скромно красовался такой же стул, здесь старый и перекошенный, небрежно покрытый каким-то видавшим виды байковым одеялом, рядом на полу та же деревянная решётка, а по обеим сторонам от стула – два раздолбанных масляных радиатора.

– Значит, смотри, – обратилась она уже ко мне, – садишься вот так (подняла одеяло, и, сев на стул, накрыла им ноги, растянув концы на оба радиатора), не стесняешься: по крайней мере, ноги у тебя всегда в тепле. Смотришь вон туда, где лестница. Если люди выходят, это нормально, так и задумано. А вот обратно по этой узкой лесенке спуститься нельзя – полезешь прямо на встречных, тех, кто поднимается – техникой безопасности строжайше запрещено. Бывали случаи, тут и ноги ломали. А отвечать нам. Так что это очень строго – чтобы не единого человечка (особенно ребёнка) туда не загремело. Как только кто-то туда сунется, ты должен это предотвратить, понятно?

– А в каких именно выражениях, нет ли установленной формы? – поинтересовался, предчувствуя, чем пахнет, я.

– Ну, это уж кто на что горазд, – заулыбалась она, – методы у каждого свои. Иногда, когда много посетителей, приходится просто грудью на амбразуру бросаться – туда так и лезут, на просьбы и угрозы не реагируют. Короче, не соскучишься.

Я сложил одеяло и устроил его сверху на стуле, уже накрытом каким-то тряпьём.

– В общем, можешь разминаться, но лучше сидеть. Если кто-то будет рваться по лестнице вниз, его надо оттуда вернуть. Если такой упущенный казачок попадётся на глаза начальству или экскурсоводам, будут проблемы: это основное… Вот градусник… Минус… тридцать… Б-р-р!.. Это тебе ещё повезло: ты не застал недавние морозы… Стены в подклете толщиной три метра, поэтому тут как в термосе: температура в среднем на десять градусов ниже, чем на улице.

Я спросил, а почему ж не топят.

– Говорят, что фрески, – на бегу бросила она. – Удачи! А, надо ещё всем показывать, что выход вон туда, прямо и налево, где окна. Быстренько всё обежав (тут из-за температуры долго не задерживаются!), начинают лезть обратно, а ты не пускай: мол, выход вон где.

Не успел я сказать «спасибо», как Наташа исчезла на лестнице. Я заглянул туда как в шахту. «Да, – крикнула она снизу, как из узкого лаза деревенского погреба, – нам-то, в принципе, можно – когда никого ещё нет или без групп одиночки бродят. Но помни: дурной пример заразителен!».

Не успел я дойти до своего коронного места – будто трон какой под сенью, прости Господи, трона Пантократора! – как кто-то, деловито промаячив туда-сюда, быстро-незаметно шмыгнул в колодец с лестницей. Хотелось с места крикнуть «Куда?! Ста-ять!» (примерно так, узнал я позже, здесь обычно и делалось), но вместо этого резво подбежал и негромко закричал вниз: «Excuse me! There is no exit – it is only enter!»

Потом появились нехитрые фразы-короткометражки типа «It is only upstairs, not downstairs», и даже, когда человек уж глубоко ворвался, комичное «Stop! Please, go back!» Однако, что и язык обивать, когда нарушитель-violator проигнорировал уже две неприметно-металлические таблички: «No entrance» у спуска в нору, и «Exit» со стрелкой по соседству. А уж тем более, попробуй втолковать соотечественнику! – «А Я Хочу Здесь!» Не готов я был и к тому, что даже иностранцы, когда им вежливо сообщаешь, что здесь лишь подъём, а входа нет, резонно спрашивают «Why?», и приходится на ходу сочинять.

Впрочем, в первые дни, очень холодные, народу было мало. Но я всё равно не сидел: сначала всё рассматривал, а ровно через полчаса задубел так, что вынужден был метаться туда-сюда, делая рывковые движения руками. Ровно через сорок пять минут положение стало нестерпимым настолько, что я физически чувствовал, что каждая лишняя минута даётся нелегко – и, кажется, всё трудней… Лишняя потому, что именно столько мне обещали сокращённый из-за мороза срок. Сколько раз я тут потом доставал из кармана телефон и смотрел на часы – наверное, миллионы! Срок, видно, как новичку решили впаять по полной – час десять (подумаешь, на 25 минут больше – мужик всё же!). Внутренне я пытался не спорить и не роптать, но внешне – видно, сорокапятиминутка та не с потолка взята, не с урока калька! – у меня свело челюсть, зубы лязгали как никогда в жизни, руки посинели, ноги одеревенели… Я разминался, как мог, грел руки на обогревателе – благо никто не видел: и впрямь почти не было туристов и не было музыкантов…