Книга Севастопольская хроника - Петр Сажин

Съехавшиеся со всего Союза в Севастополь ветераны «Сообразительного» решили торжественно передать гвардейский флаг новому кораблю, которому было присвоено имя «Сообразительный».

Для торжественного акта на старом, обшарпанном корабле, уныло стоявшем в очереди на разделку, была поднята священная гвардейская реликвия, и взятый на буксир корабль-ветеран отправился в последний, двести девятнадцатый поход.

Он был кратким, этот поход, и в истории «Сообразительного» боевого значения не имел. Но зато какое до слез волнующее впечатление произвел этот акт на ветеранов!

Вот как это было.

Старый корабль – гордость «дивизиона умников», гвардейский миноносец – перед последним походом стоял у причала, недалеко от разделочной площадки, заваленной ржавыми листами стали, частями разрезанных кораблей, и ждал своей очереди на разделку. К нему шустро подошел буксир, завел стальной трос и потащил. В то же самое время у Графской собрались свыше двухсот ветеранов. Шумно переговариваясь, вспоминая дела давно минувших дней, они ждали портовый пассажирский катер, который должен был доставить их к старому «Сообразительному».

Катер скоро подошел, по-севастопольски быстро и организованно с него сошли пассажиры, и их места заняли ветераны.

Даже и теперь, спустя годы после этого похода, контр-адмирал Ворков не может без волнения рассказывать о тех минутах, когда он подошел на катере к «Сообразительному». Бывшие офицеры уже выстроили бывших матросов и старшин. Конечно, это были уже не те ладные, стройные, загорелые – один к одному – матросы военного времени, но как только прибывший на адмиральском катере Борков поднялся на борт и произнес: «Здравствуйте, товарищи гвардейцы!», в ответ ветераны так гаркнули, словно бы и не было многолетнего перерыва в военной службе. Контр-адмирала даже слеза прошибла.

– Вы представляете себе, – говорил он мне, – что творилось в душе каждого матроса, старшины и офицера!.. Многим не верилось, что они снова на своем корабле! Эх! Надо было вам видеть это! Я и сейчас как вспомню, так сердчишко заколотится… Да-а, это были неповторимые минуты!.. Представляете: обхожу я строй, судно чуть-чуть покачивается, буксир уже тащит нас, все навытяжку – хоть не своим ходом, но идем! Понимаете – идем! И гвардейский флаг полощется! Это ль не чудо!.. Да что вам рассказывать! Вы же сам моряк и понимаете с полуслова, что это значит.

Он примолк на время, как будто разыскивал в обширных кладовых своей памяти самое важное, и затем сказал:

– Не знаю, как других командиров, но меня всегда волнует, когда корабль, покидая базу, пересекает внутренний севастопольский рейд.

Не знаю, вокруг света не хаживал, есть ли где на нашей планете другой такой рейд! Сколько раз хожено из базы, обратно в базу, а каждый раз все по-новому, хотя кажется, с завязанными глазами тут можно ходить, а вот стоишь на мостике и тебя всего поднимает… Хочется что-то большое, необычное сделать.

Понимаете, с каким настроением я шел, обходя строй, с юта на бак? Я говорил вам, для чего был наш поход на рейд? Там должна была произойти встреча с новым «Сообразительным», прибывшим на этот торжественный акт. Да. Так дальше было вот что.

Обошел я строй, взял микрофон. Тишина. «Дорогие друзья! – говорю. – Нам сегодня предоставлено право в честь передачи гвардейской эстафеты новому «Сообразительному» выйти в свой последний, 219-й, тоже боевой поход!»

Сказал это и подал команду:

«По местам стоять, с якоря сниматься! Боевая тревога!»

Обыкновенная команда. Сколько раз подавал ее и, признаюсь, не очень-то переживал, а тут как кинутся мои сорокалетние матросы и старшины по местам боевой тревоги, будто ветром их сдуло! Вот тут-то и заекало ретивое… Да, Петр Александрович! Сказать откровенно – для командира корабля нет большего счастья, чем встреча с экипажем своего корабля! А тут две встречи: командира с экипажем и двух кораблей – двух «Сообразительных». Встретились, как Тарас Бульба с детьми. Не хватало, чтобы старый миноносец сказал новому: «А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой!»

Так, кажется, у Гоголя? С удивлением смотрели на эти горы металла, на тщательно закрытые установки мои матросы. Прошли мы друг Другу навстречу, откричали на полный регистр «ура», передали на новый корабль гвардейскую эстафету и разошлись.

Новый «Сообразительный» развернулся и ушел под нашим гвардейским флагом в море. А мы обратно на буксире. Все это заняло несколько минут, но сколько же было для нас в этих минутах!

Шли мы обратно через внутренний рейд, мимо города. Может быть, на нас никто и не смотрел, а если и видел, то не понял, что происходит; в Севастополе не диво, когда тащат корабль на буксире или с кораблей при встрече прокричат что-то. База с самого восхода солнца и до спуска флага живет своей для многих непонятной жизнью. Но мы за эти полтора часа, пока буксир тянул нас к месту последней стоянки, передумали такое, что и не рассказать!

Потом спустя время я один отправился на эсминец (он уже стоял у разделочной, и его начали резать).

Ну что сказать вам? Пришел. Сел на палубе и с трудом держусь, чтоб не дать реву. Посидел, поплакал, так сказать, без слез, попрощался с кораблем, затем зашел в свою, то есть бывшую свою, каюту, попросил у рабочего вырезать мне два иллюминатора, письменный стол, койку, кресло, «божницу» (из которой я так и не угостил вас) и попросил отправить ко мне в Ленинград.

…Корма эсминца, позеленевшие гребные винты. Огонь автогена… Почти на глазах исчезает корабль. Контр-адмирал молча водружает на голову шитую золотом фуражку и делает старшине катера знак.

Послушный рулю катер, вспенивая воду, лихо разворачивается и идет к Графской пристани.

На землю стремительно, по южному падает закат. Низкое, красное, озолоченное солнце бьет в глаза.

Катер проскакивает мимо кораблей, стоящих на бочках, и, купаясь в червонном золоте, подваливает к Графской.

Я знаю много морей, бывал под разными широтами, видел золотой пояс Ориона и набранный из крупных, чистой воды алмазов Южный Крест; видел любимца кисти и пера – Неаполитанский залив, знаю доки Лондона, Бомбея и Антверпена, порты Гавра, Гамбурга, Стокгольма, Мурманска, Владивостока, Петропавловска-Камчатского… и ничто не волновало так сердце, как Северная бухта. Чтобы испытать это волнение, чтобы отдать бухте и стоящему на ее берегах городу свое сердце, недостаточно пройти по ней или прийти к ее берегам. Даже на зорях, когда природа-художница бог знает что делает с нею!

В этой бухте живет дух матросский. Глядя на боевые корабли, так и хочется сказать: «Здесь русский дух! Здесь Русью пахнет!» Да, все здесь, на этой воде, венчано на вечность, начиная с матросов Ушакова, Лазарева, Нахимова, а за ними матросов Шмидта, затем бессмертных революционных моряков и, наконец, матросов Великой Отечественной войны.

Матросы Великой Отечественной войны! Сегодня их особенно много в Севастополе. Шестидесятые годы – годы праздников у многих кораблей и частей Черноморского флота. Одни отмечают «круглую дату» с момента подъема флага, другие – награждение орденом, третьи – присвоение гвардейского звания. Севастопольские гостиницы занимают то подводники, то морские летчики, то катерники, то морская пехота.