Книга Загадки Петербурга II. Город трех революций - Елена Игнатова

Но, пожалуй, самая «петербургская» история случилась в Петрограде в январе 1924 года, и связана она была со смертью В. И. Ленина. Слухи о его болезни циркулировали в городе несколько лет; питерские коммунисты старались поддержать боевой дух вождя — в сентябре 1923 года он был избран почетным пилотом Воздухофлота. Партийное собрание штаба Балтийского флота отправило Ильичу телеграмму: «В день пятой годовщины покушения на твою жизнь избираем тебя почетным пилотом Красного Воздушного Флота Балтийского моря». А обыватели шептались, что вождь совсем плох. По воспоминаниям Бориса Лосского, весной 1922 года в Петрограде рассказывали, что «Ленин совсем перешел в небытие и что за него правительственные распоряжения подписывает „какая-то Цурюпа“. Другие говорили, что вождь революции… лишился речи и только (неизвестно каким образом) повторяет „что я сделал с Россией?!“ и что ему даже являлась скорбная Богоматерь».

Все это архиглупость и поповская болтология, как сказал бы на это сам Ленин. О том, что было на самом деле, поведал на страницах «Красной газеты» психоневролог профессор Доброгаев, лечивший Ленина с мая 1923 года. Он рассказал, что «речевое поведение Владимира Ильича характеризовалось отсутствием произвольной речи. Во время усилий что-либо сказать Владимир Ильич обычно произносил, иногда несколько раз подряд, слова: „Вот, иди, идите, веди, ведите, что, это, аля-ля“». Но даже в этом состоянии он отчетливо произносил особенно волновавшие его, «эмоциональные» слова. «Такие слова, как отзвуки основных интересов жизни, характерны для основного ядра личности больного», — отметил Доброгаев и привел свод этих слов: «пролетарий, народ, революция, совнарком, буржуй, ячейка». Как видим, слова «Россия» среди них нет, а все только «аля-ля, совнарком, буржуй, ячейка».

Не менее интригующим было свидетельство окулиста, профессора Авербаха о том, что «Владимир Ильич обладал особой конструкцией глаз». (Как-то тревожно становится от таких сведений.) По словам Авербаха, Ленину «казалось, что он пользуется исключительно правым глазом… Года два назад я обнаружил, что рабочий глаз его именно левый, которым он читает, в то время как правым он смотрит вдаль, пользуясь им при охоте». Но самым неожиданным оказалось заключение патологоанатомов после вскрытия тела Ленина, обнародованное 25 января 1924 года наркомом здравоохранения Н. А. Семашко. Под заголовком «Артериосклероз» сообщалось, что «основная артерия, которая питает примерно 3/4 всего мозга, при самом входе в череп настолько затвердела, что стенки ее значительно закрывали просвет, а в некоторых местах были настолько пропитаны известью, что пинцетом ударяли по ним, как по кости». Под заголовком «Артерии-шнурки»: «Становится понятным, каково было питание мозга и состояние других мозговых артерий. Например, отдельные веточки артерий, питающие особенно важные центры, связанные с движением и речью, оказались настолько измененными, что представляли собою не трубочки, а шнурки: стенки настолько утолщились, что закрыли совсем просвет… На всем левом полушарии мозга оказались „кисты“, т. е. размягченные участки. Закупоренные сосуды не доставляли этим участкам крови, питание их нарушалось, происходило размягчение и распадение мозговой ткани. Такая „киста“ констатирована и в правом полушарии».

Врачи заключали, что «не пять и не десять лет, очевидно, этим болел Владимир Ильич», — таким образом, выходило, что с 1917 года в России всем заправлял человек со «шнурками» в голове! Здоровье вождя подорвал не выстрел Фанни Каплан, процесс перерождения мозга начался задолго до этого. Маниакальные черты личности Ленина отмечали все знавшие его люди, только называли их по-разному: одни — революционной непреклонностью, другие — одержимостью. Освобожденная от всего человеческого воля вождя обладала заразительной мощью. В. П. Зубов вспоминал его речь на Всероссийском съезде Советов в 1918 году: «Его ораторское дарование было удивительно: каждое его слово падало как удар молота и проникало в черепа. Никакой погони за прикрасами, ни малейшей страстности в голосе; именно это было убедительно». Человек с каменеющим мозгом и со сведенной к нескольким формулам идеологией мыслил и действовал четко и методично, как механизм.

Но обратимся к приключившейся в Петрограде истории, столь странной, что невольно вспомнишь петербургскую литературу, где то Медный всадник оживает, то мертвый чиновник Башмачкин сдирает шинели с сановных плеч, то двойник объявится, — в январе 1924 года у умершего вождя здесь объявился двойник. Незадолго до кончины Ленина на Васильевском острове умер водопроводчик Васильев. Человек он был неприметный, и в городе не заметили бы утраты, не окажись Васильев нетленным: врачи констатировали смерть, но покойник не коченел, кожа сохраняла естественный цвет, и временами на ней выступала испарина. Несмотря на заключение медиков, родня наотрез отказалась хоронить усопшего водопроводчика. А 21 января умер Ленин, и на страницах «Красной газеты» воцарилась полная бесовщина: 24 января в номере соседствовали статья о траурном собрании в Петрограде, на котором говорилось: «Величайший мозг потеряла РКП», — и интервью с доктором Обухом: «Вскрытием обнаружено резкое перерождение сосудов, в частности мозговых»; здесь же была статья «Ленин жив» и заметка «Живой покойник» о Васильеве. Вождя пришлось забальзамировать «для временного сохранения», а Васильев с Васильевского острова оставался нетленным. Не иначе как насмешливый питерский бес передразнивал происходившее в Москве. Перекличка продолжалась: 30 января газета писала о митингах под лозунгом «Ленин жив!» и тут же — «Еще о живом покойнике». В марте комиссия по похоронам Ленина, «идя навстречу желаниям широких масс Союза ССР и других стран видеть облик покойного вождя, решила принять меры для возможно длительного сохранения тела», а водопроводчика Васильева к тому времени уже похоронили на Смоленском кладбище. Этот внезапно возникший, жутковато-пародийный двойник вождя и шутовское кривляние смерти совершенно в духе жесткой петербургской мистики.

В конце января 1924 года Петроград был переименован в Ленинград. Инициатива этого переименования принадлежала Г. Е. Зиновьеву. 24 января на митинге в Петросовете было зачитано его письмо: «Я предлагаю, товарищи, на сегодняшнем заседании Петросовета постановить, что город Петроград переименовывается в Ленинград, и провести это решение во всех инстанциях в порядке советской законности». 26 января новое название утвердили в Москве. В тот же день, сообщила газета, в ленинградский Музей революции «поступили от т. Емельянова, скрывавшего в 1917 г. Ильича в Разливе, парики и все вещи, которые имел т. Ленин с собой в 1917 г. Среди других вещей поступил простой костюм и черная повязка, в которых совершил путь из Петрограда до станции Разлив Ленин после июльских дней». Парики, скрывавшая лицо повязка — если продолжать сравнения с литературой, это, несомненно, из романа Андрея Белого «Петербург», где в вихрении двойников, ряженых, в кривлянии красного шута вплотную подступила катастрофа.

Петербургу суждено погибнуть от потопа — это предсказание появилось еще во времена Петра Великого, «того, чьей волей роковой под морем город основался», как писал Пушкин. Город часто страдал от наводнений, до ХХ века самыми разрушительными были наводнения 1777 и 1824 годов. В 1924 году в Ленинграде ожидали сильного весеннего паводка и укрепили к этому времени шоссейные дороги, железнодорожное полотно, дамбы, но весной ничего чрезвычайного не произошло. Лето выдалось жарким, в сентябре тоже было тепло и солнечно, и горожане одевались по-летнему. 22 сентября заметно повысился уровень воды в реках и каналах, но, как сообщала «Красная газета», «по данным Главной Геофизической Обсерватории, опасение за наводнение отпадает». Утром 23 сентября в городе царило особое оживление, увеличились очереди у продовольственных и керосиновых лавок, на набережных толпились зеваки. Брызги и пена, перехлестывающие через гранит, и внезапные порывы теплого ветра вызывали веселое возбуждение. По словам К. И. Чуковского, «было похоже на революцию —…трамваи, переполненные бесплатными пассажирами, окончательно сбитые с маршрута; отчаянные, веселые, точно пьяные толпы». Город не предчувствовал беды, хотя к этому времени уже затопляло побережье Финского залива, Петергоф, Лахту.