Книга Чистилище. Книга 2. Тысяча звуков тишины (Sattva) - Валентин Бадрак

– Хоть бы пес не спугнул. – Шура бросился к противоположному окну. – Фу ты, дремлет с этой стороны дома. Если ветер не принесет запах, то и не заметит…

– Вот это да, – шептал Лантаров, рассматривая внушительные рога животного. – Первый раз в жизни вижу сохатого не в зоопарке. Да, не хотел бы я с таким встретиться…

Лось полизал оставленной человеком соли, содрал пучок сена и спокойной поступью направился в чащу. Полушутя Кирилл обмолвился, что Шура, если бы захотел, мог всегда иметь в доме свежее мясо. Но Шура насупился и стал хмурым.

– Шура, да я просто пошутил… – заверил его Лантаров. – Я и сам не представляю, как рука может подняться на такое чудо. А ты в самом деле много лет не употребляешь мяса?

– Да лет семь, пожалуй, – ответил Шура.

– А зачем же тогда эта кормушка?

Шура посмотрел на него в упор серьезным, тяжелым взглядом.

– Если приобщаешься к любви, то надо научиться любить все вокруг. Природу, людей. Нельзя причинять вред животным или растениям просто так. Когда мы научимся ценить то, что нам передано в дар природой, мы сумеем получать от нее благословение. И исцеление, если оно нам потребуется. Современная городская еда, в основе которой – трупы животных, крайне опасна не только для физического здоровья, но и для сознания.

Лантаров вспомнил фотографии, которыми однажды хвалился Захарчиков, приехав в офис после охоты. На одной из таких фотографий он был в окружении нескольких влиятельных людей, которых Лантаров часто видел по телевизору. У ног депутатов и чиновников были сложены убитые ими дикие кабаны – двенадцать мохнатых туш с огромными, страшными, клыкастыми мордами. Лантаров слышал, что охота на кабанов небезопасна, и спросил об этом у Захарчикова. Тот только рассмеялся в ответ. Как выяснилось, все эти молодцы в охотничьих доспехах были на вышке и палили в бегущее стадо, загоняемое егерями. У некоторых были ружья с оптическими прицелами, так что расстреливали стадо почти не глядя. Лантаров представил, как мчались навстречу неминуемой смерти эти сильные, опасные и беззащитные звери… Ему стало жутко…

Глава пятая

Разрыв реальности

1

Лантаров решил прочитать дневник Шуры до конца. Он ощущал себя большим нелепым птенцом с переломанными крыльями, который склевывает волшебные зерна и крепнет, расправляет крылья, готовится лететь. Он жадно пил историю своего старшего товарища и учителя, медленно выползая из панциря привычного мировоззрения.

«Преступный авторитет Свирид незаметно стал втягивать меня в свое окружение, в состав своей братвы. Конечно, я не мог стать блатным, потому что вором никогда не был, да еще и служил в армии. Но Свирид был очень ловким в обыгрывании нужных ему дел и формировал надежную группу из бойцов и атлетов. Иногда он приглашал почифирить среди братвы, иногда организовывал сходку для так называемых независимых мужиков, среди которых числился и я. В этих местах жить вне системы координат немыслимо: каждый принадлежит к определенной касте и принадлежность эту необходимо подтверждать, как квалификацию. В тюрьме и колонии звания не присваиваются навсегда, как, скажем, мастер спорта. Кроме, конечно, одного – ярлык принадлежности к опущенным выдается тут раз и навсегда.

Я не мог не признать, что Свирид, этот лихой представитель воровской когорты, обладал многими качествами, которые выделяли его из примитивной массы налетчиков и злодеев. Он был тертым калачом. Вкрадчивая, лисья деликатность, природная способность к дипломатии, несомненная проницательность произвели на меня впечатление. Все это можно умножить на жизненный опыт и годы, проведенные за решеткой. Разумеется, он был ловким актером, а хитрость и беспощадность одинаково сочетались в нем, формируя смысл коротких и емких речей. Но он жил не столько по традициям сходки, сколько по собственным принципам, и это подкупало более всего. Он, например, никогда не ругался матом и никого не оскорблял. Зато все вокруг знали: если уж Свирид что-то сказал, пообещал или, тем более, пригрозил, обязательно выполнит. Я поражался тому, что даже в таком ограниченном и не ведающем компромиссов мире он создал вокруг себя вполне жизнеспособное пространство, возможность находиться в согласии с собой. Это было для меня важно, потому что я ясно чувствовал – тюремный барак, в принципе, также чужд ему, как и мне. Что ж, я был внимателен, а армейская школа сослужила мне хорошую службу. К развлечениям, даже таким безобидным, как карты, нарды или домино, был равнодушен. Если попадалась достойная книжка, я с удовольствием забывался. Так я неожиданно для себя одолел несколько внушительных томов Толстого и Чехова, но особенно оценил О’Генри, который и сам провел за решеткой несколько лет, да к тому же грешил беспробудным пьянством. Да и вообще, я мало с кем общался, жил замкнуто и подчеркнуто отстраненно, судьбами несчастных, опустившихся, невинно осужденных или попавших сюда по глупости не интересовался – у меня была своя загубленная, вывороченная судьба. Никто ни разу не бросил мне предостерегающе: «Следи за базаром!» Ведь я и так следил, тщательно выверяя все то, что собирался сказать. Короче, стал жить по понятиям, в душе презирая и свою исковерканную жизнь, и эти сами понятия. Я тосковал даже по войне, где в борьбе со страхом смерти добывалось геройство. Тут же преодоление этого основного человеческого страха даровало всего лишь сносное существование.

Не знаю, заметил ли Свирид мое апатичное, обескровленное, как у призрака, нутро. Если да, то он оказался превосходным психологом. Он сумел слегка подживить мой иссякший жизненный аккумулятор. Оценивая этого своенравного, самовлюбленного и одновременно оптимистичного человека с прогорклым внутренним миром и крепким жизненным стержнем, я осознал причину симпатии к нему большинства арестантов. В нем присутствовала какая-то непостижимая уверенность в отношении будущего, он, подобно пастырю, понятным арестанту языком рисовал буйные, как штормящее море, перспективы. Он излучал надежность, которая в зоне считается базовой ценностью. Правда, Свирид осуждал оступившихся без сожаления, относясь к человеческой жизни, как к жизни собаки или кошки. Но интуитивно я понимал: в том извечно агрессивном, шизоидно-истеричном мире по-другому попросту было нельзя. Что ж, он обладал необходимой тюремному козырю харизмой, а я просто привык служить, причем верховному жрецу. И оттого возник этот странный альянс. Потому что для лидерства в этом темном царстве еще нужна четкая идея, концепция, а этого у меня не было и в помине.

Но я знал, что я сильнее их, и они, эти мрачные и бесстрашные босяки, тоже это знали. Они всегда были готовы к тюрьме, я же оставался воином, готовым в любой момент умереть. Хотя существовало нечто, роднившее нас – сознательный отказ от собственности и мирского уюта. Мы жили исключительно сегодняшним моментом.

Жизнь, пусть и бесцельная, бестолковая и лишенная содержания, все же тянулась.

Свирид как-то раз засудил «барыгу» по прозвищу Доляр, ранее им же уполномоченного для торговли в зоне. Сначала пахан выявил, что «фраер оборзел» и «не отстегивает в общак». Затем заметил, что попавший под подозрение стал как-то особенно близок с администрацией. На сходке для посвященных Свирид высказал соображения, что за Доляром стоит приглядеть, уж очень торговля ладится, начал конкретно обогащаться. Тем более, торгашу ярким фонарем светит УДО – условно-досрочное освобождение. И точно, интуиция Свирида не подвела. Когда братва прижала Доляра к стенке, выложив все аргументы, он из страха признался в стукачестве. И Свирид повелел наказать его за подлость. Отбившегося от стаи растерзали в туалете, как промокашку. Через день Доляр в лазарете отправился туда, откуда не возвращаются. Свирид уладил дело с администрацией, чтоб не было шума. Помню, выбитые зубы неудавшегося бизнесмена валялись по всему бараку. Мне было его не жаль – жадность я всегда относил к худшим человеческим порокам. С того момента я стал отлично понимать собак, которые, вкусив крови и плоти, становятся поведенными, готовыми набрасываться и на человека. Ярость толпы, неконтролируемое зверство сняли с нас последние запреты – мы, участники бойни, за несколько минут перешли из категории людей в категорию оборотней. Я заметил, что Свирид лишь наблюдал за действом. Он безошибочно оценил сильные и слабые стороны каждого.