Книга Седьмой лимузин - Дональд Стэнвуд

Закрытые двери, ведущие во внутренние помещения, были украшены небольшими картинами и гравюрами в серебряных рамочках. Георг Гросс, Хартфилд, Хаусман. Калеки, играющие в карты на картинах экспрессионистов, дадаистские девки, лопающиеся от обжорства безлицые капиталисты в сюрреалистическом стиле, просто нумерованные головы. Я перехватил взгляд Джилл. У нее было такое невозмутимое, такое неприступное лицо, как у Кили Смита. Но как вся эта модернистская живопись согласуется с мормонскими представлениями о добродетели? Я терялся в догадках.

Люсинда королевским жестом указала на одну из картин.

— Я знавала Гросса. Правда, не слишком близко. Мы встретились в художественном салоне, в котором проходила его выставка. За долгие годы до того, как его погубили нацисты. Мне кажется, он был сомнамбулой. Но ему присуще восхитительное умение передавать греховность.

Может, оно и так, но картины производили впечатление то ли вырожденческое, то ли, напротив, незрелое. Интересно, как Джулиан относился к коллекции Люсинды? Судя по внешним признакам, его совсем еще недавнее присутствие ощущалось здесь в очень незначительной мере, как будто его дух эвакуировался отсюда бог знает когда.

Зато, казалось, Долорес, при всей ее незаметности, обреталась всюду. В нише, служащей столовой, был сервирован столик на три прибора, причем могло показаться, что эти куверты были здесь, на прохладном и прочном столе в стиле Баухаус, всегда. Люсинда уселась во главе стола и разом отмела все мои возражения:

— Нет-нет, мистер Эшер, пожалуйста, сядьте. Долорес сейчас начнет нас кормить, и если мы не будем к этому готовы, у нее разорвется сердце.

На закуску подали зеленоватые ломтики дыни, завернутые в тонкий, как бумажный лист, ростбиф. Джилл устроилась у одного из больших дымчатых окон с видом на пустыню, тогда как я сел лицом к книжному стеллажу, представлявшему собой как бы стену, отделившую столовую от гостиной. Корешки книг, названия которых мне удалось разобрать, просвечивали душу хозяйки, словно рентгеновскими лучами. Кафка, Гессе, Камю вперемежку с мормонскими богословскими трактатами. Легкие, едва уловимые погрешности вкуса попадались и здесь. Древние, на застежках, сборники стихов, тисненые географические атласы, но и «Долина кукол» тоже. Я не осмелился даже подумать о том, кому из обитателей дома принадлежит та или иная книга.

Долорес, едва заметно задыхаясь, появилась с жареными курами, молодым картофелем и спаржей, — порции были просто неимоверными.

— Мне кажется, у нас есть превосходное шабли, которое мы держим для гостей, — любезно, но не терпящим возражений тоном произнесла Люсинда.

Мы с Джилл одновременно воскликнули: «Спасибо!» и «Спасибо, не надо!». Меня уже слегка развезло от здешней жары, Джилл, напротив, выглядела как-то настороженно трезвой. Я попытался внушить ей, что она меня тревожит, но обнаружил только, что ее внимание привлекло к себе нечто иное.

— Эта девушка на фотографии, — она указала на портрет, висевший на стене за спиной у Люсинды, — это же вы!

— Но давным-давно. — Люсинда не повернулась к снимку. — Я только на днях достала эту фотографию. Мне кажется, это была моя лучшая роль.

Она искоса посмотрела на меня как на человека, причастного к миру искусства, — много ли мне известно о ее кинематографическом прошлом, и если да, то откуда. Я ободряюще улыбнулся, но ничего не сказал.

Фотография, строго говоря, афиша, попала сюда, казалось, из другого мира. «Падшая», но все еще красивая женщина стоит, облокотившись о перила заснеженного моста. В руке у нее пухлая пачка денег, но остается непонятным, собирается ли она кинуть эти деньги в реку или же хочет броситься сама. А река темнеет где-то далеко внизу. Я поневоле задумался о том, как складывалась в молодости судьба Люсинды, хотя там, на мосту, она стояла еще в ту пору, когда я не начал бриться.

— «Один миллион марок». — Подчеркивая каждый слог, она процитировала надпись на банкноте. — Купюра достоинством в один миллион марок. Она там тоже есть, в той пачке, которую я держу в руке, среди всех этих пустых бумажек. Инфляция, знаете ли. Люди приносили ворох денег, чтобы купить буханку хлеба. Эта картина была снята в 1926 году и обернулась моим величайшим успехом. Я играла женщину запутавшуюся, играла проститутку, но… как это у вас говорят?.. Сохраняющую собственную гордость? — Люсинда приняла позу, заставившую нас — при всей ее нынешней дряхлости — тут же подумать о девушке на мосту. — Джулиан редко ходил в кино, но однажды он забрел в старый берлинский кинотеатрик, жуткое, кстати, место, забрел по долгу службы. Везде и всюду искал заблудшие души. И впервые увидел меня именно в этом образе — честно говоря, я никогда не выглядела лучше. Он всегда повторял, что влюбился в меня именно тогда. — Смех, отчасти самоуничижительный. — Повезло ему, ничего не скажешь.

— А как вы с ним, собственно говоря, познакомились? — осторожно осведомился я.

— Ах, это такая долгая история. — Люсинда на мгновение отвлеклась от рассказа, подлив себе чаю с травами из расписного фарфорового чайника. — Джулиан получил у себя в миссии задание, сперва в Мюнхене, а потом в Берлине. Церковь тогда обзаводилась новыми адептами даже в мире кино. Не то что в наши дни. Теперь мир кино кишит барракудами, не так ли? Но тогда, на киностудии УФА, у Тоби, даже на маленьких студиях, сценаристы, режиссеры и даже актеры представляли собой как бы одну семью. Мир кино был не просто кланом, он был… — Она замешкалась в поисках подходящего слова. — Единым ансамблем. Мы утешали друг друга, мы друг другу помогали. Да ведь иначе нам было бы и не выжить. Это ведь были страшные времена.

Не только из-за Депрессии и нацистов. В те дни время пошло вкривь и вкось. Дьявол ожил и принялся всем распоряжаться.

Глаза Люсинды засверкали, словно она вновь вышла на подмостки. Впрочем, так оно в каком-то смысле и было.

— Мы не были злыми людьми. Но зло жило среди нас, жило само по себе. — Обратившись ко мне, она спросила. — Вам доводилось слышать о знаменитом докторе Моррелле?

— Это ведь врач Гитлера, верно? Тот, что сделал инъекцию?

Она кивнула.

— Известность он приобрел как раз в мире кино, вылечивая то одного, то другого от венерических заболеваний. Какой-нибудь режиссер или актриса увязали в пороке, увязали столь же глубоко и безнадежно, как уличные потаскушки. А Джулиан нес весть о спасении. — Теперь она обратилась к Джилл. — Надо было посмотреть на него тогда, в те годы. Он был таким красавцем — и таким вдохновенным! Искушение и даруемое Христом прощение, и библейские предания Дикого Запада. Штат Юта, страна ковбоев и индейцев, — она покраснела, внезапно осознав, что говорит с излишней горячностью. — Как нам всем было перед ним устоять?

Я поболтал ложечкой.

— Значит, вы оказались в числе спасенных?

— Можно сформулировать это и так. — Люсинда не предложила мне подлить чай. — Если вам угодно.

Сидя за этим внушительным столом, мы трое всматривались в глаза друг другу. Старухе было присуще могучее обаяние, точь-в-точь как девушке с афиши. Но сейчас, чтобы завоевать чужие сердца, ей приходилось припадать к более сокровенным источникам, а этот процесс, судя по всему, был болезненным.