Книга Моя любимая девочка - Марина Серова

– Значит, алиби у вас нет, – зловеще заметила я. – А ваше отношение к падчерице было далеко, так скажем, от теплого.

– Этого я и не скрывал. Но это, как вы понимаете, недостаточный момент для таких обвинений, – стараясь по максимуму быть таким же холодным, сказал Полунин.

Однако я уловила едва заметную дрожь в его голосе, а также и тот момент, что руки Артемия Владимировича тоже подрагивали. Вообще он выглядел прижатым к стене, изо всех сил старающимся отразить попытки нападения.

– Да вы что, в убийстве, что ли, его обвиняете? – испуганно спросила Алевтина Михайловна.

– Совсем хорошо! Вообще уже! – резюмировала тетя Рита. – Больного человека в покое оставить не могут. Нет, в этом доме точно с ума сойти можно! Гнать надо всех, Аля, пусть сами как хотят, так и живут, раз такие умные.

Я не стала возражать Маргарите Михайловне, что могла бы отреагировать точно так же на факт ее пристрастия к азартным играм и просто поставить всех в известность, не требуя ее согласия. Но не стала, ибо прекрасно понимала, что за человек Синельникова. Бесполезно было объяснять ей, что она тоже слабый и грешный человек, как и все мы, и далеко не всегда бывает права.

– И все-таки у вас нет алиби, – я продолжала упорно гнуть свою линию.

– Это еще ничего не доказывает, – парировал Артемий Владимирович.

– Татьяна Александровна, объясните, пожалуйста, на чем все-таки ваши слова основаны, – вступил Аркадий.

– Хорошо. Я объясню. У всех, кроме Артемия Владимировича, либо отсутствуют мотивы, либо есть алиби. А подозреваемых было много. После отпадения многих версий я поняла, что убийца – кто-то из близких, потому что Наташа мало с кем общалась и посторонние люди, которые могли ее убить, все проверены. А у Артемия Владимировича есть мотивы, а алиби как раз нет.

– Но зачем папе это было нужно? – с дрожью в голосе спросила Настя.

– Я так полагаю, что ради вас. Он же единственный знал о вашей связи с Аркадием. Хотя пускай он сам все расскажет.

– Бред, – коротко прокомментировал Артемий Владимирович. – Ничего я рассказывать не собираюсь. Если у вас есть железные улики, то будьте добры их представить. И вообще в этом случае я вам советую прийти с милицией. А сейчас я хочу лечь.

С этими словами он поднялся и ушел в свою комнату. Повисла гнетущая тишина, которую нарушила Алевтина Михайловна.

– Татьяна Александровна, – нерешительно начала она. – Я все-таки думаю, что вы ошибаетесь. Вы извините, но я попрошу вас уйти.

– Конечно, – тут же согласилась я. – Я свои выводы сделала, а дальше пусть разбираются те, кому это по закону положено.

– Вот именно! – подняла вверх палец тетя Рита. – А вам нечего здесь воду мутить. Господи, мало того что доченьки родные такие подарки преподнесли, так еще и посторонние будут вмешиваться. Уехать тебе надо, Аля, отдохнуть!

– Ты уж не трындычи, – со слезами отмахнулась Алевтина Михайловна.

Я же тем временем попрощалась с Настей и Аркадием и ушла.

* * *

Последующие несколько дней мало изменили ситуацию. Мельников сообщил мне, что Полунина несколько раз допрашивали, но он твердил только одно: он не виноват, он не убивал, и намекал на то, что он очень, очень болен и поэтому не понимает, почему его подозревают.

Милиционеры не стали проводить допрос с пристрастием, проявив милосердие. К тому же семья: и Алевтина Михайловна, и ее сестра, и Аркадий с Настей, и даже Иннокентий Станиславович – все были против того, чтобы выбивать из него признания.

– В общем, все закончилось ничем, Таня, – разводил руками Мельников. – Не колется он, и все. Может, и не он совсем.

– А кто тогда еще? Ты же сам говорил, что удар был нанесен слабый, как будто женщина била. А этот Полунин – он и есть по силе своей физической женщина.

– Таня, дело в том, что улик нет. Нет, и все! Ни единой! Никто его там не видел, соседи в один голос утверждают, что не было его там в то утро. И из его соседей мы тоже ничего полезного не выудили. Никто ничего не видел.

– А как же Коротков?

– Коротков твой сидит.

– Но он же не убивал, Андрей!

– Пока будет сидеть, – сказал Мельников. – Может быть, оправдают за недоказанностью. Судом присяжных.

– Но ведь он же не виноват!

– Я сказал – будет сидеть! – подражая бравому Глебу Жеглову, пробасил подполковник. – Ничего страшного, может быть, в тюрьме станет меньше язвить. Там его быстро того… отучат.

После этого разговора с Мельниковым я совсем потеряла покой. Мне не давало покоя то, что дело не было доведено до конца. Пусть я стопроцентно была убеждена в виновности Полунина, мое мнение ничего не решало. Даже если бы не удалось доказать его вину – бог с ним! Но дело было в другом: вместо него в тюрьму вполне могли посадить невиновного человека. И я решительно направилась к Полуниным.

На мое удивление, Артемий Владимирович согласился со мной поговорить. Однако говорила преимущественно я одна. Полунин выглядел совсем плохим и с трудом мог произносить слова. Я, обычно спокойная, на этот раз довольно эмоционально описала ему положение Виталия Короткова.

– Я прошу вас подумать хотя бы о том, что по вашей вине страдает совершенно посторонний человек. Он может провести в тюрьме несколько лет. Только из-за своей неосторожности, но не вины!

Полунин никак не реагировал. Он откинулся на подушку и закрыл глаза. Побившись еще немного, я увидела, что он спит, поднялась и ушла.

* * *

Спустя несколько дней я сидела у себя дома на диване и щелкала кнопками телевизионного пульта в тщетной попытке найти что-нибудь интересное, хотя все это меня не волновало. Честно говоря, чувствовала я себя не очень хорошо, оттого что, пожалуй, впервые в своей практике, будучи стопроцентно убежденной в виновности одного из персонажей, я ничего не могла предпринять, чтобы вывести его на чистую воду. Слов нет, самолюбие мое было задето, и я старалась в последнее время пустить ситуацию, что называется, на самотек, в надежде, что потом решение придет само собой. Другого выхода у меня не было.

Еще одна мысль, которая не давала мне покоя, заключалась в том, что мой клиент Виталий Коротков по-прежнему не был освобожден. Он так и продолжал находиться в СИЗО, улики против него были очень серьезными, и я мучилась угрызениями совести, словно в этом была моя прямая вина.

Несколько раз мне звонил Альберт Веселовский и очень просил сделать все возможное, но я не представляла что. Мне казалось, я уже все сделала, и не понимала, честно говоря, почему мои гадальные кости в последний раз были настроены столь позитивно. Веселовский полностью оплатил мои услуги, но… Меня даже мучили угрызения совести, потому что я считала, что не отработала эти деньги.

Коротков за эти дни уже весь извелся. Когда я навестила его в последний раз, он недвусмысленно намекнул, что еще несколько дней, и он за себя не ручается. Зная эмоциональную натуру Виталия Владимировича, я боялась, что от него в момент отчаяния можно ожидать чего угодно – от попытки совершить нападение на вооруженную охрану до попытки самоубийства. Ни тот, ни другой вариант меня не устраивал, тем не менее помочь ему я пока была не в силах. У меня просто не было возможностей.