Книга Страна изобилия - Фрэнсис Спаффорд

Но тут они снова вошли под деревья, и луна отступила, как прежде солнце, превратилась в далекий источник, лишь процеживающий пятнышки света в полутьму внизу. Под соснами и березами ночь опять обрела неопределенность. Черные фигуры идущих скользили между черными мачтами, черными брусьями птичьей клетки. Кто-то засмеялся. В смолистом воздухе распространялся легкий шелест — неизвестного происхождения, неизвестного назначения. То там то сям из-за прорехи в пологе на усыпанной листвой земле возникал пятнисто-бледный пятачок, и в одном из них они остановились, сгрудившись вокруг Кости; его труба, когда он поднял ее, сделалась абстрактным узлом блеска и тени.

— Товарищи, — пропел Валентин, — перед вами…

— Заткнись, — сказал Костя, — а то я забуду, что хочу сыграть. “Синее на зеленом”, — объявил он. — Автор — Майлз Дэвис. — Он кивнул ей. — Вот это мне нравится.

Потом он поднял рожок и принялся выдувать высокие, четкие фразы. Ничто не привязывало их к остальному, да и видно было, что они осторожно отклоняют всякие ожидания, мягко отказываются закончиться или разрешиться, попасть в такт с теми зачатками композиции, которые постоянно слышались в них самих. И все-таки они все время звучали знакомо. Они по-прежнему вскидывали к небесам мировую скорбь, только скорбь эта была отделена от вплетенного в нее старого смысла и металась во тьме отдельными сгустками. Все это она, к своему удивлению, услышала в первые тридцать секунд, когда он начал играть. Начальные фразы выложили ускользающий узор, кусочками висящий в воздухе; следующие сделали его сложнее, добавив к нему еще один слой, поперек или под углом; а после этого она уже не в силах была за ним уследить.

Когда Костя закончил, группа засыпала его восторженными возгласами и гомоном, затем все быстро разбрелись вниз по холму, среди деревьев, по двое и по трое. Не спешили уходить только Валентин со своей упрямой подругой.

— Ну? — сказал Костя.

Казалось, он улыбается; но что, если любые его ожидания так же прихотливы, как и его музыка?

— Как вы думаете, может, это волшебный лес? — спросила она. — Знаете, как в сказках.

— Может, — сказал Костя.

— Какие, по-вашему, чудеса тут могли бы происходить, в этом лесу?

— А какие вам нужно? — протараторил в ответ не сразу нашедшийся Валентин. В конце концов, будь этот лес на самом деле заколдованным, в его природе было бы дать тебе то, чего ты хочешь, самому об этом не зная, а не выполнять скучные желания, так же хорошо знакомые тебе, как и те пробелы, которые им надлежит заполнить.

— Знаете, я, кажется, совсем не понимаю, что это за место такое, — сказала она Косте.

Костя посмотрел на нее.

— Вы идите, — обратился он к Валентину. — Мы вас догоним.

— Да, — сказала она, — идите.

Краткий миг по лицу Валентина гонялись друг за дружкой раздражение и полнейшее удивление, потом их обоих стерла добродушная улыбка.

— Хорошо, — сказал он. — На пляже увидимся.

И ушел. Девушка с лентой шагала рядом с ним, внезапно сменив недовольство на робкую благожелательность.

Оставшись с ней наедине, Костя не стал более застенчивым, но и менее застенчивым тоже. Он развинтил трубу на части, убрал ее в сумку, которую перебросил через плечо.

— Пойдемте за ними, только не спеша, и вы мне расскажете, что именно вам непонятно.

Они пошли по лесу.

— Вы все так много говорите, — сказала она. — Ну, не вы лично. Но все вместе! Как будто боитесь куда-то опоздать. Сегодня вечером прилюдно говорились такие вещи, которые, как мне казалось, предназначены исключительно для перешептываний на кухне.

— Все очень просто, — сказал Костя. — У нас здесь много привилегий, и одна из них состоит в том, что можно говорить о чем угодно. Более или менее. Человек живет здесь, получает квартиру с холодильником, продукты ему домой доставляют, все в точном соответствии с его положением, а кроме того, ему разрешается говорить. Не знаю, понимают ли власти, почему нам это нравится. Они просто знают, что нам это нравится, и хотят, чтобы мы были всем довольны, в разумных пределах. Но в разумных пределах — понимаете, тут есть свои границы. Ни в коем случае не следует подвергать сомнению основы. Это как тропинки в лесу: по ним броди сколько хочешь, но в сторону ни шагу.

— Ни шагу в сторону?

— Вам разве никто не говорил? Тут, в подлеске, мерзкий сибирский клещ живет.

— Вот здорово. Они что, не могут опрыскать чем-нибудь?

— Уже опрыскивали, два года назад. Всю местность обсыпали ДДТ, самолетный двигатель использовали в качестве веялки. Но эти сволочи, похоже, обратно вернулись. Вам, я вижу, по-прежнему непонятно, — отметил он.

— Дело не только в разговорах, — сказала она. — Дело в том, что именно вы все говорите. Такое впечатление, будто… не знаю. Я там, на вечере, не могла понять, то ли это богема под видом хороших ребят, то ли хорошие ребята под видом богемы. Вы лопочете о своих мечтах, а потом выясняется, что мечтаете вы о пятилетием плане. Вроде бы говорите то, что вам вздумается, но… Наверное, вы мне уже ответили. Наверное, дело все в том, что… ни шагу в сторону?

— Надеюсь, что нет, — осторожно ответил Костя. — Во всяком случае не в этом смысле. Наверное, тут дело в том, что мы экономисты. Мы привыкли рассуждать так, будто держим руки на рычагах власти: это изменим, то изменим, посмотрим, как оно будет по-новому. Но это не обязательно мания величия. Замыслы тут действительно мощные. Стоит их воплотить на практике, и их уже не остановишь, они будут оказывать воздействие, которое невозможно будет отменить. Смейтесь, смейтесь, если угодно.

— Я даже не улыбаюсь.

— Некоторые здесь называют это место островом, — сообщил он. — Понимаете, не настоящий остров, а воображаемый, как будто мы живем, отделенные водой от того, что есть, немного ближе к тому, что могло бы быть.

— Как тот человек вчера вечером. Помните, когда мы с вами столкнулись? Он сказал: “Добро пожаловать на остров”, а я не поняла, о чем он говорит, ведь до океана так далеко.

— Как же, океан у нас есть. Игрушечный океан, наш собственный. Еще пять минут, и сами увидите.

— Да, загадочный вы.

— По сравнению с вами разве я загадочный?

Они внезапно вышли из лесу на открытое пространство. Это было шоссе, всюду стояла тишина. Лунный свет начинал уступать дорогу самому первому, сероватому оттенку зари. По ту сторону снова начинались деревья, дорожка тоже, более крутая, более официальная, с электрическими фонарями, сияющими на поворотах, от которых чернота в промежутках снова делалась еще чернее. Она вздрогнула, зевнула.

— Можно вам один вопрос задать? — сказал Костя.

— Валяйте.

— У вас ведь есть семья?

— Да.

— Муж?

— Нет.