Книга Савва Морозов. Смерть во спасение - Аркадий Савеличев

Зинаида Григорьевна поняла, что тоже слишком уж зарапортовалась, и ручку сердито отдернула.

— Барон, вы переходите всякие границы!..

Надушенные усы уткнулись в бирюзовый шелк, еще не согретый женским теплом.

Глава 5. Нижний иль Верхний?

Савва Тимофеевич только что вернулся из Нижнего Новгорода, где устраивал Всероссийскую промышленную выставку. Устал истинно уж до чертиков. Хотелось отдохнуть да молча, дома, что ли, попьянствовать. Но и дом в выставочный зал превратился, во всяком случае, первый, женский, этаж.

В хлопоты своей Зинули он не вникал, но ведь к ней и ступить было нельзя: везде платья, платья, везде шляпки, шляпки. Не говоря уже о всем прочем. Парикмахерши, портнихи, посыльные из магазинов, понаехавшие из Петербурга великосветские дамы, их увешанные звездами кавалеры, какие‑то тут же крутящиеся сутенеры, бесконечные доклады слуг о все новых и новых гостях, церемонные представления друг другу, липкие рукопожатия, круглосуточно накрытый стол в гостиной. С ума сойти можно! Этот бедлам даже на второй этаж проникал.

По случаю коронации и прибытия богатых людей дорогу на Спиридоньевку проторили хожалые благотворительницы, которые были похлеще московских свах. Мало что денег всякий раз давай, так еще и веди душеспасительные беседы: ханжески жалей сирот, увечных, бездомных, косоглазых и припадочных — чего не наговорят ради рубля купеческого! Дела в Орехово-Зуеве идут без его присмотра, потому что отлучаться из Москвы никак нельзя. От Витте поступают напоминания, чтоб собрал на коронацию свет московского купечества.

Коронация, слава богу, отзвонила всеми колоколами, а суматоха не кончалась: начались ежедневные балы и празднества. Зинуля везде хотела поспеть, потому всюду и опаздывала, кричала на своих модисток, как ярая купчиха, забывая, что в графини метит. Одно спасение, когда из государевой свиты сбегал генерал Рейнбот и по всему первому этажу захлебывался незабвенный голосок:

— Барон. ах барон?.. Мы опоздаем?..

Савва уж и не знал, какую роль выполняет генерал: то ли кучер разъездной, то ли посыльный, толи. При последнем домысле Савва фыркал и напоминал бесцеремонно:

— Истинно, опоздаете. Валяйте!

Сегодня уже с утра началось столпотворение. Для простого народа великий праздник, с великим же угощением, на просторном Ходынском поле, для московского бомонда бал у французского посла графа Монтебелло. Разумеется, нетитулованным особам туда ходу не было; разумеется, купчихе Зинаиде Морозовой страсть как хотелось туда попасть, потому и неслось заискивающее:

— Барон, ах барон!.. Вы меня не бросите одну?..

Даже потолки от жалоб прошибало. Сбегая вниз, он в прихожей столкнулся с генералом и на свой манер попросил:

— Не бросайте, барон. Ни в коем случае! Покорный слуга, я на Ходынку.

— Но ведь там — наро-од?.. — раскланиваясь, от удивления встопорщился усами ранний гость. — Туда даже охотнорядцам не возбраняется?

— Во-во! — повеселел от раздражения Савва Тимофеевич. — Значит, не возбраняется и мне. Данилка!

А Данилка уж тут как тут. Весело скалится:

— Я пару заложил. Лихо!

— Лихо. Бес тебя бери!

Бес и подхватил Данилку, вместе с парой откормленных рысаков и не успевшим позавтракать хозяином. Потому Морозов и приказал у какого‑то трактира:

— Стой. Жрать хочу.

Туда вездесущий народ ломился, вышибала еле сдерживал.

Хозяин стелился половичком:

— Не совсем, чтоб у нас. для вас. Но чем богаты!..

Савва Тимофеевич утешительно хлопнул его по плечу:

— Ладно, закрой дверь, и так не продохнуть.

Вышибала еще раньше хозяйских слов дверь плечом пришиб. В самом деле, уже не трактир — кабак был. И сидя, и стоя пили. Дело торговое, раз народ прет, так не зевай, лови деньгу. Знай покрякивают:

— Эк нас!.. Царь на дармовщину зовет, а мы последнее.

— Поспе-ем и на дармовое.

— Как не поспеть!..

Что‑то студенческое, залихватское встрепенулось в душе. Хозяину, отгораживающему его от толпы ручищами, всепрощающе попенял:

— Да ладно! «Смирновки» мне подай да кучеру полстакашка. Тоже повеселиться захотел.

— Как не веселиться, в такой‑то день!..

Хозяин радовался богатому прибытку, ной у Морозова полегчало на душе. Ну их, женские капризы!

После такого шумного трактира и толпа на улице вроде бы не так сильно шумела. Хотя народ пер в сторону Ходынки, как на пожар. Рысаки уже грудью, шажком пробивались. Иногда и кнут Данилкин им помогал. Но живой поток, плечистый. Рысакам уже невмочь пробиваться, да и вопли по сторонам:

— Куда он, дьявол?

— Оглоблей. Дышлиной‑то в спину!..

— Да чего их, бей ребята!..

Савва Тимофеевич велел Данилке свернуть куда‑нибудь в сторонку. В самом деле, побьют. Народ разгорячился. Еще на подходе сивухи нажрались. В ярости от лошадей не отстают. И спасает лишь гогочущий крик:

— Гэ-гэ... бочки катают!..

В самом деле, ломовозы разгружали на обочине бочки, а при каждой с десяток кружек. Не опоздать, не опоздать! Ошалело ринулся народ к бочкам. А там бабий визг:

— Пре-еники, пре-еники!..

Мужичье перескакивало через баб — какие там пряники! Но ведь и бабы, поварихи да прачки, крепки. Не только они валились на землю — и мужики носами пахали поле. Уже много таких, и мужских, и женских растреп, корчилось на земле.

А тут очередной взбалмошный крик:

— Царские леденцы для детишек!

Третья волна своей неуправляемой массой накрыла и первую, и вторую; ее ж по махонькому росту и не видели, топтали сапожищами, чунями и лаптями, а слабенький утробный визг за ревом оголтелой толпы и не слышался. Вторая волна набегала на первую, первая ее сминала каблуками, а что оставалось от детского наплыва, о том и помину не было.

...лишь красные струйки, струйки в ручейки сбивались...

...в потоки стекались...

...в костоломье...

...в страшный хруст по всему загаженному полю...

...запоздалый и ничего не значащий приказ:

— Разойдись!.. Посторонись!..

Полицейская статуя на ожиревшей кобыле по полю двигалась, дорогу для себя просила. Только и всего. А дорогу ей не давали. В воздухе замелькали откуда‑то взявшиеся топоры — виночерпии не успевали вышибать пробки, да и разбежались от страху, — охотнорядцы у бочек распоряжались. Предусмотрительные! Топорики с собой прихватили. Песни неслись, про «реки, полные вина!», но вино кровищей мешалось, пойми, где что.

Уже несколько конных статуй поле бороздили, только большую ярость вызывая. Сейчас никакой гренадерский полк бойню и давку остановить не мог, да ее никто и не останавливал. Имеющий ноги — да унесет их!