Книга Стеклянные цветы - Мэри Каммингс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пальцы путались в страницах, никак было не найти нужную. Семьдесят девятая… восемьдесят третья!
Первое, что она увидела, это тигровую лилию — огромную, на полстраницы. И поверх оранжевых с черным лепестков — та же надпись: «Стеклянные цветы баронессы».
Дальше, внизу — текст. Глаз выхватил лишь несколько слов «дом в Мюнхене… поразительное зрелище»; дальше читать некогда — потом, потом — пальцы уже нетерпеливо перелистывали страницу.
Ее собственная фотография в рабочем комбинезоне, в руках — ваза; зеркало с тюльпанами; свет, пробивающийся сквозь витраж — как удачно получилось! Черная ваза с мамбрециями на мраморном столике… Все эти вещи Бруни сделала сама — но сейчас, изображенные на глянцевой странице журнала, они казались чужими, непривычными, словно в первый раз увиденными.
Она растерянно подняла глаза на белобрысого.
— Ты всего один такой журнал купил?!
— Да.
— А еще… там еще были?!
— Да…
— Пойди купи скорей!
Он удивленно взглянул на нее. Бруни вцепилась ему в рукав, разворачивая к двери:
— Давай, ну иди! Купи пять… восемь — сколько будет!
Ну как он не понимает — побольше, чтобы держать в руках и, может быть, показать кому-то, подарить, похвастаться… Белобрысый пожал плечами и двинулся наконец к выходу.
— Ну иди же, иди! — Бруни буквально вытолкнула его за порог.
Ей казалось, что если он еще немного промедлит, то журналы в киоске кончатся, их раскупят, и этот, который у нее в руках, останется единственным.
Услышав наконец удаляющиеся шаги за дверью, она плюхнулась на кровать и начала читать все сначала, теперь уже подробно, смакуя выражения вроде «волшебная феерия красок», «неожиданное дизайнерское решение» и «гармония и изысканность».
На этот раз Филипп вернулся быстро. Не прошло и четверти часа, как он появился на пороге с пачкой журналов.
— Вот, еще шесть купил! — Кинул их на кровать, новенькие, запаянные в полиэтилен. Сам присел рядом, положил руку ей на плечо: — Ну что — довольна?
Бруни извернулась, перекатываясь к нему вплотную; обхватила обеими руками за талию и ткнулась лицом ему в бок. Почувствовала, как Филипп гладит ее по спине, услышала:
— Амелия-Амелия… смешная ты зверушка…
Она подтянулась еще ближе к нему, подняла голову — он улыбался. Потом, словно опомнившись, встал и сделал пару шагов к окну.
— Ну что — можно уже ехать, наверное? Ты одежду так и не примерила?
Бруни вскочила и рванулась следом, обхватила его за плечи.
— Филипп, ну не надо, не будь ты сейчас таким! Все же хорошо… ну пожалуйста! — Привстала на цыпочки и потянулась к нему, целуя куда попало — в скулу, в шею, в подбородок — и напоминая себе: «Только не в губы… Он не любит в губы».
Он стоял неподвижно, но не пытался оттолкнуть ее, и его тело под ее руками было жестким и напряженным. Бруни слишком хорошо знала мужчин, чтобы не видеть, каких усилий ему стоит эта каменная неподвижность.
— Филипп, милый, ну пожалуйста!.. — Обычно она не тратила на своих любовников каких-то ласковых слов и вообще предпочитала побыстрее переходить от болтовни к делу, но тут вырвалось само.
Почувствовала его руки у себя на спине и рассмеялась — так это было хорошо. И потерлась об него всем телом, как кошка.
Больше уговаривать не пришлось — застывший каменный истукан превратился наконец в живого человека. Он нетерпеливо подтолкнул Бруни к постели и рухнул туда вместе с ней.
«Как часто вы бываете счастливы? — такой вопрос попался ей как-то в журнале. — Раз в неделю? В месяц?» А что значит «счастлива»? — подумала она тогда. Но сейчас ее состояние можно было назвать именно этим словом.
Тело, расслабившееся в мягкой истоме, слегка ныло — так сладко, что не хотелось шевелиться, чтобы не спугнуть это ощущение. Сквозь прикрытые ресницы радужными бликами пробивалось солнце. Мысли — ленивые, несвязные — приходили и уходили.
Но одно было совершенно ясно: никакие Крисы и Греги не стоят такого великолепного секса. И, конечно, она обета верности давать не собирается — но если на Филиппа так действуют ее мелкие шалости, то лучше постараться, чтобы он о них поменьше знал. Только как от него что-либо скрыть, если он все время рядом?!
За эти две недели он, похоже, здорово соскучился. Даже под конец не отстранился, не откатился, как обычно, на другой край постели, а уткнулся лицом ей под мышку и так и лежал теперь, легонько поглаживая кончиками пальцев ее грудь.
Бруни провела пальцами по широкой спине, поерошила короткие волоски на затылке — он недовольно дернул плечом. Но теперь, когда отношения были налажены, ей не терпелось спросить самое главное:
— Слушай, а кто это вчера была такая?
— Где? — лениво осведомился он.
— Ну в кабаре, ты что, не помнишь? Ты ее еще за руку держал…
— А-а, это… Одна моя знакомая, еще по Парижу.
— Может, еще скажешь — бывшая любовница?
— Если тебе это так надо — скажу.
— Что скажешь?!
— Любовница… бывшая…
— Нет, ну правда?! — Бруни шлепнула его по заду.
— Эй! — дернулся он и вскинул голову. — Больно же!
— Подумаешь, неженка!
— Между прочим, ты мне там синяк присадила! Пальчики у тебя — как клещи.
Бруни приподнялась и посмотрела — на ягодице у него действительно виднелся здоровенный кровоподтек.
— Хочешь — поцелую, быстрей пройдет?! — щедро предложила она.
— А ну тебя!
Она все-таки поцеловала его туда, а потом, когда он перевернулся на спину, в пожелтевший, но еще заметный синяк на нижнем ребре — тоже, в общем-то, ее «заслугу». Затем принялась за живот — поцеловала каждый квадратик мышц в отдельности.
— Думаешь, меня еще на что-то хватит? — рассмеялся Филипп, запустив руку ей в волосы и задирая ей голову. — Кошка ты ненасытная!
— Му-рр!.. — подтвердила Бруни и потерлась об него щекой. Вообще-то она целовала его просто так, но и отказываться, раз он был не прочь, тоже не собиралась.
Когда на следующее утро они вернулись на виллу, никого из компании там не было — все уехали на пляж. Бруни оставила Кристине короткую записку — поблагодарила за гостеприимство и сообщила, что уезжает домой; собрала вещи и спустилась к машине.
Самолетом до Мюнхена можно было бы долететь за несколько часов, но Бруни решила ехать на машине. Ее мучало двойственное чувство: с одной стороны, не терпелось снова оказаться в мастерской — новые идеи роились в голове, и хотелось быстрее, пока она ничего не забыла, сделать наброски. С другой… После их примирения в мотеле Филипп не скрылся в скорлупу своей обычной замкнутости. Он разговаривал с ней, и не только по делу; рассказал, например, как в Париже его поначалу все принимали за немца — по внешности и по твердому эльзасскому акценту. И про то, как учился «экстремальному вождению», рассказал, и улыбался, даже шутил…