Книга Посланец небес - Михаил Ахманов

Тревельян вздыхал и, сокрушаясь, говорил командору: «Что тут поделаешь! Типично полинезийское мышление… Все есть, всем довольны, а чего нет, то можно выменять или купить. Даже, если приспичит, рапсода». – «Полинезийское! – возмущался Советник. – Придумали себе терминологию! Какое еще полинезийское? Бездельники они и нахалюги, клопы на загривке природы! Я бы таких в корабельный гальюн загнал, чтобы дерьмо со стенок бритвой отскребали!» – «Ты, дед, перекрестись! Какое дерьмо в гальюне? – возражал Тревельян. – В твои времена уже имелись вакуумные унитазы, причем безоткатного действия!» – «Безоткатного! Как же! – ехидно хмыкал командор. – Ты бы туда заглянул во время невесомости, когда на борту курсанты-сопляки!» – «Мы не о курсантах толкуем, а о местных варварах и неприятии ими прогресса. Хотя, с другой стороны…» – «Вот-вот, с другой! Все энергичные парни подались в Империю и встали под ружье. Перекачка носителей пассионарности – так у вас, кажется, называется? Качают год за годом, век за веком, и теперь здесь полный отстой!» – «Ты, дед, не прав. По данным имперских Архивов, каждый год с юга приходят от двенадцати до пятнадцати тысяч новобранцев. Стабильное количество за весь период наших наблюдений».

Так, то беседуя с вождями, то споря с командором, то размышляя над загадочной пластинкой-голограммой Аххи-Сека, Тревельян продвигался вперед и вперед, пока не оставил за спиной холмы и джунгли, очутившись в безбрежном просторе саванны. Река тут разливалась шире и текла медленнее, зато деревья не заслоняли пейзажа и не мешали глядеть на всякое зверье, какого в лесу не водилось. К тому же теперь Тревельян не сидел в кандалах, а был свободен как ветер, плыл по воле течения и волн и мог наслаждаться с безопасного расстояния видом неисчислимых стад быков, антилоп и прочих травоядных. Попадались тут очень забавные звери, не описанные в материалах ФРИК, которым он давал свои названия. Антилопы в коричнево-желтую полоску с гибкими длинными шеями получили имя зеброжирафов, огромная рогатая тварь с коротким хоботом и ногами как бревна стала слонорогом, быки, похожие на зубров и бизонов, но с лосиными рогами лопатой, были названы зубросями. Тревельян развлекался бы так и дальше, придумывая тапирленей, гнубаранов, лисойотов и лирохвостых страусов, но по дороге встретились перекаты, которых он преодолеть не смог. Лианы лопнули, плот разнесло по бревнам, а сам путешественник, наглотавшись воды, выплыл вместе с мешком в тихую заводь, указанную Греем. К счастью, крушение случилось в немногих днях пути от Южного вала, и оставшуюся дорогу Тревельян преодолел пешком.

Преодолел, добрался, оборванный и запыленный, до пограничной крепости, удивил ее обитателей и спел им балладу о похищении рапсода Тен-Урхи и бегстве его из южных лесов.

* * *

На следующий день, когда Тревельян покинул укрепление, вид его изменился к лучшему. Во-первых, он посетил офицерские бани – час отмокал в бассейне, потом выдирал из волос колючки и веточки, потом мылился и смывал, смывал и мылился, а два новобранца таскали ему кувшины с водой, кувшинчики с жидким пенящимся бальзамом да подбрасывали в очаг поленья. Во-вторых, случилось у него свидание с гарнизонным цирюльником, мастером не из лучших, который не столько стриг, сколько ставил пиявки и клизмы и прикладывал к синякам целебную мазь. Но все же он сумел подрезать Тревельяну бакенбарды до примерно одинаковой длины и расчесать волосы конским гребнем. В-третьих, отоспавшись, он заглянул поутру в цейхгауз и сторговал там подержанные, но еще прочные башмаки, пару армейских штанов в обтяжку, белье, тунику, ремень и новый мешок. Одежда была не слишком щеголеватая, однако не лохмотья, где дырка дыру догоняет. Теперь Тревельян походил не на рапсода, а на отставного воина из северян, бывшего сержанта, который отслужил десяток лет и бредет к себе на родину, в Рингвар или Пейтаху.

Распрощавшись с воинами и пограничным начальством, он вышел на дорогу по другую сторону Южного вала. Тут была уже не дикая степь, тут был Фейнланд, и по обе стороны тракта, насколько хватал глаз, тянулись посадки лозы, пьяных ягод и синих медовых маков, над которыми кружили бабочки. Тут произрастало все, из чего готовили лучшие имперские вина сотни сортов, и каждый был особенным и назывался по имени своего селения баргундским или эйнжуйским, тикайским или шайпонским, мадерским или хересским. Центром же виноделия и торговли вином был городок Мад Торваль, лежавший километрах в пятнадцати дальше по дороге. Иногда все вина, что делали здесь, называли торвальскими, и по сравнению с ними пибальские, ценимые на востоке, казались обычной сивухой.

Подумав об этом, Тревельян усмехнулся, вытащил свою фляжку, глотнул и бодро зашагал по дороге, обгоняя крестьянские возы, запряженные медлительными быками. Вслед ему с крепостной башни загрохотал барабан, и где-то впереди, на сигнальной вышке у тракта, звонко откликнулся другой. Передавали не военным, а обычным гражданским кодом, который был ему понятен; сообщение шло от коменданта крепости и говорилось в нем о певце по имени Тен-Урхи, пришедшем с дальнего Юга, о рапсоде, который набит новыми песнями, как корзина гроздьями пьянящих ягод. Эта весть стрелой пролетела до Мад Торваля и умчалась дальше, видимо в Мад Эборн, столицу провинции. Через час, когда Тревельян одолел треть расстояния до Мад Торваля, пришел ответ, краткий, как удар колокола, но повторенный несколько раз: «Ждем!»

Ждем, ждемм, ждеммм…

Похоже, он возвращался с юга известным человеком.

Это подтвердилось в Мад Торвале, чистеньком белокаменном городке, застроенном особняками виноторговцев, лавками, тавернами (в каждой предлагали напиток только одного сорта), складами с рядами бочек и шумным базаром. Были тут, разумеется, и храм Трех Богов, и станция пассажирских фаэтонов, и вилла местного правителя, и странноприимный дом Братства; имелось даже что-то вроде винной биржи с аукционом, где редкие сорта раскупались столичными аристократами, купцами и владельцами мастерских за баснословные деньги. Тревельян, следуя по накатанному пути, разыскал обитель Братства и провел в ней три следующих дня, распевая песни, наслаждаясь винами, отъедаясь за щедрым столом и нежась в лучах славы. В Мад Торвале этот дом являлся чем-то средним между гостиницей рапсодов, театром и клубом избранных; что ни вечер, тут собирались десятка два певцов и музыкантов и вдвое больше местных нобилей и богатеев с женами и дочерьми. Тревельян пел, пил, рассказывал свою историю, пел снова, а когда уставал, его сменяли другие искусники флейты и лютни, и до восхода Ближней звезды слышались то страстные серенады южных провинций, то северные баллады, то медленные тягучие мелодии востока, то веселые лукавые песенки западных стран.

Впрочем, он не только пел и развлекался. В лавке, рекомендованной ему дарующим кров, нашлось все нужное рапсоду, от голубого вышитого пончо с перьями и кисточками до сапог с серебряными пряжками и прочного ремня из кожи нагу. В одной из лучших оружейных мастерских ему наточили кинжал и подогнали к клинку новые ножны; у ювелира почистили ушные украшения; в цирюльне постригли по столичной моде, сделали завивку баков и заплели их шелковыми лентами. Теперь он не был похож на отставного солдата или, тем более, на бродягу-оборванца, а стал, по выражению Тинитаура (возможно, уже покойного), звездой среди рапсодов и ярким светочем во мраке ночи.