Книга Операция "Выход" - Скарлетт Томас

– Поэтому я и зашла извиниться, – объясняет Джули. – Ты тут совсем ни при чем.

– О. Круто. – В голосе Шантель слышится облегчение. – Тогда все пучком.

Джули вздыхает.

– Я убежала потому…

– Ты не обязана передо мной отчитываться.

– Нет, все нормально. Слушай, ты вот теперь знаешь, как я боюсь гроз?

– Да. Я тоже боюсь, когда так грохочет.

– Так вот, этот вертолет, ну, утром… Я его тоже испугалась.

– Да, он грохотал как безумный, правда ведь? Я сама вышла на него посмотреть.

Джули нахмуривается.

– Серьезно?

– Да. Страшно было – жуть. Почему ты утром об этом не сказала?

– Я не хотела показаться полным…

– Пугалом? – подсказывает Шантель.

Джули смеется.

– Да. Не люблю признаваться, что мне страшно.

– Понимаю, о чем ты. Кому понравится в таком признаваться?

– Причем порой я боюсь совершенно дурацких вещей, отчего, конечно, не легче.

– Да все боятся дурацких вещей, – говорит Шантель. – Моя мама боится газет.

– Газет?

– Да. Типографской краски. Она в детстве положила газету в клетку к хомяку, и тот издох, потому что краска была ядовитой. В общем, с тех пор она не желает прикасаться ни к каким газетам. Она думает, что, если достаточно долго будет их читать, тоже отравится. Разве не глупо?

– В каком-то смысле вполне логично.

– Да, но логика может слишком далеко завести, правда?

В шкафу тепло и таинственно. Джули чувствует себя здесь в безопасности.

– Ты в порядке? – спрашивает Шантель.

– Да. Мне намного лучше.

– Но снаружи все еще буря.

– Тогда лучше останемся здесь, – говорит Джули. – Если, конечно, ты не…

– Нет, я не против. Если честно, мне здесь даже нравится. Я раньше никогда не сидела в гардеробе.

– Я тоже. Хотя в чуланах, конечно, сидела.

Шантель смеется.

– Ты ненормальная. Ты мне напоминаешь моего дедушку.

– Твоего дедушку? Чем?

– Он боялся самолетов, гроз, любого громкого шума в небе. Это из-за войны. Он умер лет пять назад, но когда началась война в Заливе, он был еще жив. Так вот, он настаивал, чтобы мы выключали весь свет. Он думал, нам придется устроить очередное всеобщее затемнение, и хотя мы ему объяснили, что это война совсем другого типа, он все равно требовал, чтобы ночью полностью гасили весь свет. Только представь, каково это – думать, что каждый самолет, пролетающий над головой, собирается сбросить на тебя бомбу. И ведь так он прожил лет пятьдесят или около того. Будто весь мир двинулся дальше, а дедушка так и остался прикован в прошлому. Что ж, я думаю, если увидеть то, чего он насмотрелся на войне, тоже не сможешь двигаться дальше.

Джули думает, что каждый самолет, пролетающий над головой, собирается рухнуть. Она почти может представить, каково это будет. Но в отличие от дедушки Шантель у нее нет причины так думать. Она сама не знает, почему ее так ужасают самолеты. Они ее ужасают настолько, что она не могла без слез смотреть финал «Касабланки»: ей казалось, что самолет, в котором улетали Ласло, обязательно разобьется. Однако в темноте гардероба ей кажется, что самолеты не существуют, а сам гардероб напоминает военное убежище – убежище от особенной войны, в которой нет самолетов и никто никого не убивает, уютный бункер где-нибудь под землей.

– Я-то на самолеты даже не обращаю внимания, – продолжает Шантель, – но он их замечал все до единого. Думаю, он с ума сходил от беспокойства. – Голос у нее очень грустный. – Он был совершенно потрясным мужиком, понимаешь? Я так любила дедушку. Слыхала, как люди иногда говорят: «Старики вечно трендят про войну» – будто это скучно? Ненавижу таких людей. Это совсем не скучно. Некоторые дедушкины истории я никогда не забуду. К тому же все мы живем в свободной стране только благодаря тому, что сделали наши дедушки и бабушки. Я просто не понимаю, почему молодежь их за это не уважает – за то, что они были такими храбрыми и совершали подвиги, которые люди нынче имитируют на «Плейстейшн», – но совершали в реальности и по реальной причине. Многие ли из нашего поколения видели, как кого-то на самом деле убивают? Да если бы ты такое увидела, тебя бы запихали в группу психологической поддержки. А на войне людям приходилось с этим жить. Знаешь, что грустнее всего?

– Что? – говорит Джули, откидывая волосы назад.

– Скоро не останется никого, кто бы помнил войну, и люди перестанут о ней разговаривать, и больше никто не будет жаловаться, что старики про нее трендят, потому что все то поколение просто вымрет. Вот странно будет, а? Сколько себя помню, старики разговаривали про войну. Но однажды я осознала, что скоро появится новое поколение стариков, которые будут разговаривать только о мебели «Сделай сам», морских круизах и тому подобном. Слишком поздно родились и просто не могут помнить войну. Но, может быть, среди них найдутся сироты, чьи родители погибли на войне, так что порой они будут о ней вспоминать. Наконец, есть мы, и хотя у многих из нас родители и бабушки с дедушками пострадали на войне, мы не так уж часто о ней разговариваем, – а ведь еще появятся наши дети, которые будут спрашивать, типа: «Война? Какая война?» Разве не грустно?

– Да. Если так на это посмотреть… действительно грустно.

– Моя бабушка во время войны была лесбиянкой, – чуть ли не с гордостью сообщает Шантель.

Джули смеется.

– Только во время войны?

– Ну, в общем, да. Она очень любила дедушку, но не думаю, что до свадьбы они занимались сексом – такое уж было время, – и в конце концов, они были скорее товарищами. Думаю, бабушка всегда хотела жить с женщиной. Она то и дело на это намекала, но так ничего и не предприняла. Я не хочу так жить.

– Так – это как?

– Не испытав того, что хочется.

– О. – Джули смеется. – Мне показалось, ты имела в виду, что не хочешь прожить свою жизнь, не будучи лесбиянкой.

Шантель смеется тоже.

– Я действительно хочу попробовать, – говорит она. – Серьезно.

– Что попробовать?

– Заняться сексом с девчонкой. Я Люку тем вечером так и сказала.

– Уверена, ему это понравилось.

– О, еще как.

Обе смеются.

– А может, мы все бисексуальны по своей природе, – говорит Шантель. – Я это где-то читала.

– Да, я тоже про это слышала.

Шантель пожимает плечами.

– Может, так оно и есть.

– Ты когда-нибудь влюблялась в девчонку?

Шантель наморщивает нос. Джули еле-еле различает ее в темноте гардероба.