Книга Орион в эпоху гибели - Бен Бова

Я вспомнил его. Это было в ином времени, в ином месте. Он – один из творцов, как Аня, как упивавшийся властью Золотой, позволявший древним грекам звать себя Аполлоном.

Зевс. Я вспомнил его. Как и прочие творцы, в человеческом обличье он выглядел безупречным, богоподобным: идеальное телосложение, прекрасная кожа, мрачные черные глаза и еще более черные волосы, слегка тронутая сединой, аккуратно подстриженная борода. Я понял, что все это было лишь иллюзией, телесной оболочкой, принятой ради меня. В своем истинном виде Зевс является лучистой сферой чистой энергии, как Аня, как и все остальные творцы.

Я считал его Зевсом вовсе не потому, что он главный среди творцов. У них нет настоящего предводителя; их не связывают отношения, знакомые и понятные смертным. И все-таки он казался мудрее, серьезнее, осмотрительнее в мыслях и поступках, нежели прочие творцы. Если ими владели зависть и личные амбиции, то он угрюмо стремился удержать события под контролем, дабы защитить течение континуума, воспрепятствовать катастрофам, способным стереть с лица Земли все человечество – и всех его сородичей заодно. Из всех творцов только он да Аня казались мне достойными уважения.

– Орион, слышишь ли ты меня?

– Да.

– Сетх оградился от нас весьма успешно. Мы не могли пробиться к тебе и Ане.

– Он держит нас в плену…

– Знаю. Мне известно все, что ты испытал.

– Нам нужна помощь.

Молчание.

– Нам нужна помощь! – повторил я.

– Мы бессильны чем-либо помочь вам, Орион. Даже на этот разговор уходит куда больше энергии, чем мы в состоянии себе позволить.

– Сетх убьет ее.

– Мы ничего не можем поделать. Нам еще повезет, если удастся спастись самим.

Я понял, что он имел в виду – в случае нужды меня можно списать в расход; нет смысла рисковать творцом ради его творения. Утратить Аню будет весьма прискорбно, но она сама навлекла на себя беду, осмелившись принять человеческий облик, дабы воссоединиться с творением. Она всегда была атавистичной натурой, подвергавшей опасности собственную жизнь, вместо того чтобы оставить риск на долю существ вроде Ориона, именно для этого и сотворенных.

Остальные творцы, в том числе и так называемый Зевс, готовы бежать. В своем истинном обличье они могут рассыпаться по вселенной и пережить века и тысячелетия, питаясь лучистой энергией звезд.

– Да, – неохотно признался Зевс. – В крайнем случае нам придется пойти и на такое.

– И вы позволите ей умереть?! – Я понимал, что моя жизнь ничего для них не значит, но Аня одна из них. Неужели они не знают ни преданности, ни отваги?!

– Орион, ты мыслишь человеческими категориями. Наша цель – выживание, самопожертвование – ваш жребий. Аня умна. Пожалуй, она еще изумит и тебя, и Сетха.

Я ощутил, как связывавшая нас ниточка рвется. Голос его слабел.

– Если бы в моих силах было чем-либо помочь вам, Орион, я бы не мешкал.

– Но только не ценой собственной жизни, – огрызнулся я.

Я ощутил, как эта мысль изумила его. Рисковать жизнью творца ради одного из творений?! Рисковать жизнью всех остальных творцов ради долга перед одним?! Никогда!

Они не трусы. Богоравные существа выше трусости. Просто они предельно практичны. Раз нельзя одолеть Сетха – значит, надо бежать от его гнева. Что же с того, что все человечество без остатка навсегда будет вычеркнуто из континуума?

– Орион! – долетал до меня голос Зевса, уже едва различимый. – Нам противостоят силы, которые превосходят наше понимание. Среди звезд и бурлящих в галактике плазменных вихрей нам предстоит пережить последний кризис. Быть может, род человеческий сыграл свою роль, породив нас, и теперь должен сойти со сцены.

– Наверно, Сетх захватит столь жесткий контроль над континуумом, что выследит вас по одному, всех до последнего, куда бы вы ни удрали, где бы вы ни укрылись, – прорычал я. – Бросьте человечество на произвол судьбы – и вы дадите Сетху власть, которая позволит ему искать вас повсюду и, найдя, истребить.

– Нет, – донесся ответ не громче призрачного шепота. – Этого не может быть! Этого не мож…

Но в его угасавшем голосе прозвучало сомнение. Сомнение и страх.

Мои глаза распахнулись. Я находился в узкой каморке с голыми стенами – чуть побольше поставленного на торец гроба, – втиснутый в нее, будто мешок зерна. Голова моя покоилась на коленях, руки безвольно свешивались на пол. С одного бока я был прижат к прохладной, гладкой стене камеры, с другого – к прохладной, гладкой двери.

Мрак рассеивало лишь тускло-багровое свечение, исходившее от стен, тишину – лишь мое хриплое дыхание.

Покинуты. Творцы покинули, обрекая на неминуемую гибель, и меня, и Аню. А теперь собираются покинуть весь род людской, пустившись наутек в глубины межзвездных пространств.

А я ничего не могу поделать.

Я чуть не плакал, согнувшись в три погибели в тесной, душной клетушке. Я, могучий охотник Орион, созданный богами, чтобы выслеживать и уничтожать их врагов, я, Орион, защитник континуума. Смеху подобно! И вместо подобающих ситуации рыданий из моей груди исторгся безумный хохот. Я, Орион, орудие богов, беспомощный и одинокий, заперт в темнице в глубине замка непримиримого врага, который, наверное, в это самое мгновение забавы ради мучительно умерщвляет богиню, которую я люблю.

В камере было настолько тесно, что я едва был способен шевелиться. Скользя по стене, мне кое-как удалось распрямиться – но лишь почти. Потолок оказался слишком низок, чтобы я мог встать во весь рост. Склонив голову, я застыл; мои плечи, руки, спина и ноги были прижаты к гладким стенам узилища. Кровь в моих жилах похолодела. На ощупь материал казался скользким, как пластик, и упругим.

Я навалился на дверь, но она даже не скрипнула. Собрав всю силу до капли, я вложил ее в один могучий толчок, но дверь и не прогнулась.

Расстроенный, чувствуя себя побежденным, я позволил нывшим от напряжения мускулам расслабиться и сполз на пол, скорчившись в тесной темнице.

Я вдруг вспомнил чей-то издевательский смех и жестокие слова:

"Ты создан, чтобы действовать, Орион, а вовсе не затем, чтоб думать. Думать буду я. А ты будешь выполнять".

Так говорил Золотой – самозваный бог, твердивший, что создал меня.

"Разум, которым я тебя наделил, годится лишь для охоты и убийства, – как наяву слышал я его язвительные высказывания. – И не пытайся обольщаться мыслью, будто твои мозги способны на большее".

Его издевательства взбесили меня. Я восстал против него, бросил ему вызов и в конце концов довел до пароксизма эгоистического безумия. Остальным творцам пришлось защищать его от моего гнева и от его собственного истерического неистовства.