Книга Есико - Иэн Бурума

Правда, сейчас у меня не было свободного времени, даже чтобы навестить Оки-сана. Я был приглашен на ланч к божественной мисс Ё., которая жила в доме продюсера по имени Кавамура. Дом находился в северной части города — роскошная квадратная миля традиционных деревянных домов, уютно примостившихся между соснами на холме. Воздух был наполнен трелями ранней весны — сакура только что зацвела. Казалось, что войны не было никогда.

Ёсико (она настояла на том, чтобы я называл ее по имени) была в фиолетовом платье и розовых тапочках с меховой окантовкой. Позже к нам присоединился и Кавамура — вошел и присел на пол, покрытый свежими татами, в комнате с благоухающими камелиями и китайской картиной-свитком, на которой была изображена камышовка. Я сразу же узнал в нем того пожилого господина, которого видел на премьере фильма. То ли элегантность его твидового костюма, то ли роскошная шевелюра седых волос, а может быть, та манера, с которой он деликатно разглядывал меня через большие очки в черепаховой оправе, но что-то в его облике заставляло меня чувствовать себя немного не в своей тарелке. Ёсико называла его «папа», и само собой напрашивалось предположение, что где-то в доме находилась еще и «мама». Так и оказалось. Чуть позже, когда в гостиной в западном стиле был накрыт легкий завтрак, перед нами возникла низенькая улыбающаяся госпожа в небесно-голубом кимоно с узором из цветов вишни. Она почти не разговаривала, но если что-либо говорила, произносилось это на великолепном оксфордском английском, чуть похожем на английский Оки-сана.

Стены гостиной украшали несколько картин в импрессионистской манере. Что за художники — я не разобрал. Изумительные местные креветки, а потом и нежнейшие котлеты из телятины неслышно подавала горничная в белых перчатках. Кавамура гордился своими винами. Сначала мы пили немецкое белое, потом французское красное.

— Вы должны простить нас, господин Вановен, за столь немудрящее угощение, — промурлыкала мадам Кавамура. — Вы знаете, мы все живем теперь в весьма стесненных обстоятельствах. Япония сейчас так бедна…

Ее супруг совершенно мрачно добавил, что все из-за ужасной войны, что это страшная ошибка, которую не следовало совершать.

— Давайте не будем говорить об этом! — сказала Ёсико. — Сейчас у нас мир. Мы счастливы здесь все вместе, и это благодаря вам, папа.

Кавамура пробурчал какое-то учтивое возражение. Мадам Кавамура внимательно посмотрела на картины, висевшие на стенах, — видимо, проверяя, ровно ли висят.

Будучи американцем, я никогда не учился скрывать свое любопытство, как это делают японцы, поэтому спросил у Ёсико о конце войны. Была она тогда в Китае или нет? И как получилось, что Ри Коран, звезда «Китайских ночей», снова стала Ёсико Ямагути?

— Уверен, вы пригубите еще немного вина, господин Вановен. — Кавамура поднял бутылку.

Лицо Ёсико стало трагическим.

— Это было худшее время моей жизни, — сказала она, не спуская глаз с Кавамуры.

— Война — это просто ужасно, — вмешался Кавамура, — она превращает людей в плотоядных животных.

— Да, именно так, — согласилась Ёсико. — Хорошо, Сид-сан, я расскажу, что со мной случилось. Меня, родившуюся в Китае и любившую Китай как свою родину… меня арестовали за измену. Можете представить, как это больно? Я — изменница… Разумеется, я японка, но Китай был моим домом. И они хотели казнить меня за то, что я предательница, за то, что я занимаюсь вражеской пропагандой. Я не хотела причинять Китаю никакого вреда, Сид-сан, никогда. Вы должны это понимать. Уже назначили день. Они хотели расстрелять меня на глазах у толпы. Это был кошмар, Сид-сан…

Она промокнула глаза салфеткой.

— Но как вы могли быть изменницей, если вы японка? — сказал я, и это вышло очень глупо, даже я сам это понял.

— Конечно… — начала Ёсико прерывающимся от волнения голосом.

Кавамура мягко похлопал ее по колену, чтобы немного успокоить. Я почувствовал, что господин Кавамура начинает раздражаться, и внезапно смутился. Я был непростительно бестактен, вызывая воспоминания об этих несчастьях. Меня бросило в пот.

— Конечно же я японка. Но китайцы никогда бы мне не поверили. Они ведь думали, я одна из них. В конце концов, я была Ри Коран, или Ли Сянлань. — Ёсико посмотрела на Кавамуру восхищенным взглядом своих больших глаз. — Спасибо тебе, папа, за то, что я выкарабкалась.

— Я ничего такого не сделал, — возразил он.

— Да, да, ты был со мной в самое тяжелое время моей жизни. Это ты все организовал.

Я ждал продолжения. Ждать пришлось недолго.

— Мама эвакуировалась, как только окончилась эта ужасная война, вместе с маленькой Тиэко, — объяснила Ёсико. — Папа, да хранят боги его доброе сердце, любезно согласился остаться со мной, чтобы убедиться, что я в порядке. О, это было ужасно! Сначала нас держали взаперти в том страшном доме в Шанхае, а потом в лагере для военнопленных, и разные негодяи то и дело нас оскорбляли… Мне казалось, я не выдержу.

На этом месте мадам Кавамура извинилась, сказав, что ей необходимо кое за чем проследить, и вышла.

С этими разговорами про «папу» и «маму» я все не переставал удивляться, что же произошло с собственной семьей Ёсико. И снова, с типичной американской наглостью, я задал ей вопрос. А ее родители в конце войны тоже были в Китае? Ёсико опустила глаза вниз и ничего не ответила.

— Твой отец был… Он был… — предположил Кавамура, но так и не справился с полетом своих мыслей. Ёсико вздохнула. — Да, спасибо Господу, что послал мне ту еврейскую девушку, — добавил Кавамура.

Как всегда, едва я слышу это слово, меня словно в бок пихают, и я становлюсь предельно внимательным.

— Еврейскую девушку?

— Да, Машу, — прошептала Ёсико.

Как выяснилось, Маша выросла вместе с Ёсико в Маньчжурии. Ближе к концу войны она внезапно появилась в Шанхае, и как раз тогда же Ёсико давала концерт. Если бы не Маша, бедную Ёсико, скорее всего, осудили бы военным трибуналом и казнили. Чтобы доказать, что она японка, а не изменница-китаянка, Ёсико требовалось свидетельство о рождении, но ее родители, у которых хранились все самые важные документы, застряли в Пекине. Ёсико сидела в тюрьме, а Кавамуре не дозволялось покидать Шанхай. Тогда Маша сказала, что поедет в Пекин и найдет документы, которые спасут Ёсико от позорной смерти. Каким-то образом Маша отыскала родителей Ёсико, получила все необходимые бумаги и, спрятав их внутри японской куклы, переправила в Шанхай. И через несколько дней Ёсико и Кавамура уже плыли на корабле домой. О Маше она больше не слышала. Кавамура утешил ее.

— С ней все будет в порядке, — сказал он. — Евреи умеют о себе позаботиться.

Я отметил это про себя, но ничего не сказал.

— Мне было так одиноко, — сказала Ёсико с болью в голосе, — когда мы стояли на палубе и смотрели, как вдали медленно исчезают огни Шанхая. Помнишь, папа? Ничего, кроме темноты и шума волн. Я подумала, что, наверное, никогда больше не увижу страны, в которой я родилась. Вот тогда я и поняла, что Ри Коран умерла…