Книга Последнее лето - Елена Арсеньева

– А у меня мысли что, пьяные? – обиделся СавелийСавельич Савельев, неприязненно глядя на гостя.

Нынче к чаю был зван человек, которого Савельев, дай емуволю, может, и не убил бы, но точно пинками бы выдворил если не за пределыРоссии, то уж за пределы Энска – всенепременно. И на порог бы к себе никогда непустил, кабы не каприз любимой, единственной, нежно лелеемой доченьки и непотачка глупой бабы – ее матери. И что в нем Варька нашла? О господи, вот женаказание! В глазу монокль, в руках не палка, не трость, а бессмысленнокороткий камышовый стек. Якобы внутри должен прятаться стилет для защиты отмогущего быть нападения врагов, но ведь с одного взгляда видно, что пареньтрусоват, будь у него в стеке даже пушка, он все равно бросится наутек даже отсамого полудохлого вражонка! А эти его проборы… То посередине головы, то сбоку– совсем за ухом, то вовсе волосы назад зачешет да так смажет фиксатуаром, чтоони колом стоят! Ферт какой-то, вот и все. Всего-то и достоинств у человека –звучная фамилия, далекое, почти неразличимое во тьме времен родство сознаменитым писателем да умение нанизывать слова, словно бусины на веревочку.Право слово, горлопан площадной, а не боевой офицер, пусть и находящийся вотпуске для излечения! Таким же утонченным словоблудием отличается задушевныйприятель Савельева Костя Русанов, то есть, извините, Константин Анатольевич. Новедь, известное дело, – что дозволено Юпитеру, не дозволено быку-с…

Между прочим, родова аксаковская давным-давно всяпоизмельчала. Нет, внешне они – люди, как любит говорить друг-приятель КостяРусанов, весьма импозантные. Дмитрий и сам высок, а уж отец его, тоже, междупрочим, Дмитрий Дмитриевич, отличался вовсе ростом удивительным. К тому жедержался очень прямо, что еще больше его стать подчеркивало. У него дажепрозвище было le grand Dimitry. Однажды, когда он сидел в первом ряду театра накаком-то представлении, сзади раздались возгласы: «Сядьте, сядьте!», и ДмитрийДмитриевич, чтобы успокоить публику, встал во весь рост, что вызвалоаплодисменты… Матушка, Маргарита Владимировна, принадлежала к числу тех дам, закоторых испокон веков «лилось много крови, много песен», и, как это ни странно,le grand Dimitry, даром что был известный прокурор, производил при ней оченьнедалекое впечатление – этакого «мужа королевы». В конце концовАксакову-старшему сие положение надоело, и он покинул семью, перевелся вМоскву. После нескольких лет прожигания жизни во всех увеселительных заведенияхвторой столицы Российской империи он женился на танцовщице, которая вскорепустила его по миру. Маргарита Владимировна сочла, что жизнь даже впровинциальном городе теперь не для нее, и уехала в Щеголево, прелестную своюродовую деревню неподалеку от Балахны. Там она жила истинной королевой,окруженной поклонением окрестных помещиков и жгучей неприязнью, не сказать –ненавистью, их жен. Впрочем, на общественное мнение ей было наплевать.

А вот у Савельевых начиналась жестокая головная, сердечная идаже зубная боль, когда они задумывались о том, что придется породниться стаким семейством. К тому же, учитывая, что Аксаковы жили если и не мирскимподаянием, то более чем скудно, они не могли изгнать из голов мысли о том, чтоВарька – богатая невеста, а после смерти отца станет раз в десять богаче, итакая невеста – желанная добыча для любого авантюриста, тем паче – такогонищего краснобая, как Дмитрий Аксаков… Больше всего на свете они желали быникогда и ничего не знать об Аксаковых.

Сам Савелий Савельев жил по принципу «нраву моему непрепятствуй», однако против Вари был бессилен. Терпел и со страхом прозревалдочкино будущее.

– Понимаете, Савелий Савельевич, – проповедовалмежду тем потомок le grand Dimitry, алчный охотник за приданым савельевскойнаследницы, – за целые столетия наш омертвелый в обрядах бюрократизмотдавал сам себя гипнотическим внушениям о том, что все благополучно, что нас никтоне посмеет тронуть, что мы всех устрашим одним видом, и поэтому нет нуждыготовиться к войне. По крайности, достаточно только делать вид, что мы готовы.

– Какая война, Дмитрий Дмитриевич, вы о чем? Зачем намтакие страсти-ужасти выслушивать? – всплеснула руками Марья Ивановна,супруга Савелия Савельевича.

Вот! Баба, а понимает!

Но этот, кавалер-то наш, разошелся, словно тетерев на току:

– Японцы дали нам жестокий урок. А он на пользу нампослужил, скажите? Этот вредный самогипноз до сих пор продолжается. На немоснована наша национальная беда. Мы по-прежнему думаем, что унаследовали отпредков всемогущее государство, неприступное, как слон среди мелких зверушек, ипотому беспокоиться нечего – шапками, мол, закидаем! Но та же японская войнапоказывает, что величие наше во многом, к сожалению, мнимое.

– Что, думаешь, не выстоять нам против германца? –неприязненно, уже с трудом сдерживаясь, проговорил Савельев.

– Будущее покажет, – пожал плечами Дмитрий. –Хочется верить, что с первых же залпов всю гвардию не повыбьют, у нее еще будетвремя показать и строевую выучку, – в голосе отчетливо прозвучала горькаянасмешка, – и умение цеплять аксельбанты.

– Охти мне! – прошептала до смерти перепуганнаяМарья Ивановна, глядя то на багровеющее лицо мужа, то на бледного Дмитрия, тона Варю, глаза которой так и перебегали с лица отца на лицо жениха.

Савельев едва не задохнулся – до того разозлился.

– Вы, Дмитрий Дмитриевич, младоваты еще летами с такимпрезрением о русской гвардии судить. Пороху не нюхали-с!

– Простите меня, Савелий Савельевич, но и вы тоже егоне нюхали-с, – твердо («Нагло!» – решил Савельев) проговорил ДмитрийАксаков.

Из глаз Савельева вылетели две молнии и, конечно, испепелилибы наглеца на месте, однако Варенька прикрыла жениха собой и с наиграннойвеселостью засмеялась:

– А вы знаете, как Олимпиада Николаевна немцев боится?Ну, ты ее должен помнить, Митя, это тетя Сашеньки Русановой, – пояснилаона Дмитрию, который славился своей забывчивостью и оттого не единожды попадалв неловкие положения. – Мы у них в Доримедонтове гостили, помнишь? Ну, онанемцев даже не боится, а ненавидит, и ненависть ее – сущая мания. Ей повсюдумерещатся германские козни, чуть что не так, значит, это действие каких-тотемных немецких сил. Спорить с ней бесполезно! Вильгельм-де подкупает еегорничных, которые по его заданию доставляют Олимпиаде Николаевне всевозможныенеприятности, чаще всего новые чулки рвут. Да и лекарства из аптеки тоже влюбой момент могут быть подменены какой-нибудь отравой.

– Чушь какая, – пробормотал Дмитрий. –Удивляюсь, как ты с Русановыми дружишь? Сашенька твоя с ее страстью к какому-тосмазливому актеру… В детстве она была и то разумней, чем теперь! Отец, укоторого роман с актрисою… Какие-то пошлости! Теперь еще тетка полубезумная.Больно нужна она Вильгельму, чулки ей рвать!