Книга Последнее лето - Елена Арсеньева

– Мария Спиридонова оглохла на одно ухо и почти ослеплана один глаз! – почти выкрикнула Тамара. – Но писала из тюрьмы:«Будущее не страшит меня, оно для меня неважно: важнее торжество идеи!» Ееприговорили к смертной казни, но потом заменили казнь вечной каторгой. Сейчасона в Нерчинске… Какие страшные места!

«Спиридонова хотя бы жива, – подумал теперь Шурка,трясясь от возмущения. – А Луженовский получил две пули в живот. Говорят,раны в живот – самые ужасные. Вроде бы отец Тамарки скончался там, вПорт-Артуре, от ран, полученных в живот. А она с таким восхищением говорит обубийце, об этой Спиридоновой. Она такая же сумасшедшая, как Мопся. Ни за что вжизни сюда больше не приду!»

«Дуры вы ненормальные!» – чуть не крикнул он, но поймал на себевнимательный взгляд Виктора – и прикусил язык. Нет, нельзя себя выдавать,показывать своих истинных мыслей. Это опасные, очень опасные люди. Фанатики!

– Ее называют эсеровской богородицей, нашу МариюСпиридонову, – с воодушевлением произнес Павел. – Спасибо, товарищТамара. Я счастлив, что жизни, возложенные на алтарь революционного будущего,не забываются, что подвиги, свершенные во имя светлых целей, по-прежнемувызывают восторг молодых.

Шурка скрипнул зубами. Слова Павла показались ему донельзяфальшивыми. А девчонки, дурищи, смотрели на Павла, как жены-мироносицы – наИисуса. Может, они влюбились в него?

Шурка насупился.

– А сейчас пора проститься, – сказал Павел. –Для первого раза достаточно. О времени и месте новой встречи я сообщу вам черезтоварища Ларису. Честно говоря, обеспечение конспирации здесь мне не кажетсянадежным.

– За моих боевиков я ручаюсь, – пробормоталВиктор. – Но за тех, кто наверху…

– Ладно, посмотрим, – кивнул Павел. – Выведисначала молодого человека, потом вернешься за девушками.

Шурка не поверил своим ушам, своему счастью. Уйти отсюда?!Неужели возможно такое?!

Он что-то пробормотал на прощание, что-то совершеннобессвязное вроде: «Слава труду!», хотя при чем здесь труд и откуда он вообщевзялся, и сам не понимал.

– Ладно, топай, товарищ, – хмыкнул Виктор иподтолкнул Шурку к лесенке.

Наверху показалось необыкновенно светло, хотя за окном ужепорядочно смерклось, и холодно. У Шурки немедленно заклацали зубы. В соседнейкомнате из компании конспираторов остались только Альмавива (партийную егокличку Шурка успел позабыть) и Грачевский (кличка неизвестна). Альмавива спална диване, Грачевский сидел у стола, опустив руки на голову. Вроде бы тожеспал. Но, услышав шум, актер вскинулся, посмотрел на Виктора. Глаза у него былистеклянные, рот страдальчески кривился.

– А… мне… мне… – проблеял он, моляще протягиваяруку.

Виктор отмахнулся:

– Погоди, Павел сейчас выйдет.

– Не мог… не мо-гу… – начал было стонатьГрачевский, но Виктор показал ему кулак, и актер умолк, только на щеки выползлидве большие, словно бы сценические , словно бы глицериновые слезищи. «Вотнапился, ужас!» – брезгливо подумал Шурка.

Да, на столе аккуратно стояли две пустые бутылки. От закускиостались одни засаленные газетки.

Пролетарии исчезли.

– Те двое – сбежали, что ли? – удивился Шурка.

– Никуда они не сбежали, здесь они, – загадочноответил Виктор. – Ты их не видишь, зато они тебя видят. Понял?

Почему-то Шурке показалось, что Виктор посмотрел на него сугрозой. И этот взгляд долго еще преследовал его, в спину словно бы стволружейный уткнулся. Не то чтобы Шурка знал, что тогда испытывает человек, номежду лопатками отчетливо заныло. И еще ведь где-то бродили Викторовы боевики…может, даже с револьверами…

Шурка вздохнул спокойно, только добравшись до дома. Там тетяОля ворчала на Сашеньку, которая умудрилась невесть где потерять списокугощений, нужных для завтрашнего приема гостей, а потому из гастрономическогомагазина доставили вовсе не то и не в тех количествах. Языкастая Сашенькапротив обыкновения не спорила и только опускала глаза, почему-то не краснея, абледнея. Отец с независимым видом прошел через гостиную с томиком Бальмонта вруках, засел в своем кабинете и в дамские дрязги не вмешивался. За дверью кухнимелко хихикала Даня и крупно похохатывал ее кавалер-водовоз.

Шурка на цыпочках ходил по квартире, украдкой таскал сзабытого в столовой блюдца тоненько нарезанный, уже заветрившийся тускло-желтыйсыр, дышал родным воздухом и чувствовал себя необычайно счастливым оттого, чтоон дома. Он – дома! И никогда, никогда в жизни не пойдет больше с Мопсейникуда, даже на благотворительный бал!

В том же состоянии покоя и счастья он отправился спать.Однако ночью привиделся ему несчастный советник Тамбовского губернскогоуправления Гаврила Луженовский, убитый «эсеровской богородицей» МариейСпиридоновой. Окровавленный, бледный, он грозил Шурке щепотью, в которой сжималтемную свинцовую пулю, и бормотал:

– Вот и с тобой то же будет, песик-братик!

Шурка проснулся со слезами, до утра больше не спал, и неслучалось в его жизни ночи ужасней.

До сих пор не случалось, это верно, но у Шурки все еще быловпереди…

* * *

...

«Берлин. Интерес публики к русской кустарной выставкерастет: ежедневно бывает до двух тысяч посетителей, продается экспонатовежедневно на сумму до десяти тысяч марок. 13 февраля выставку посетилакронпринцесса».

Санкт-Петербургское телеграфное агентство

...

«Кампания некоторых петербургских газет в пользу образованиявоенного союза между Россией, Францией, Англией, Германией и Италией дляраздела между этими государствами Австро-Венгрии носит весьма странныйхарактер… Проект императора Вильгельма не соблазняет ни Россию, ни Францию, ниАнглию, и дипломатия этих государств считает его мертворожденным».

«Русское слово»

...

«Бомбей. Страховые общества встревожены частыми пожарами вхлопчатобумажных складах. Полагают, что возникновение в последнюю неделю девятипожаров произошло вследствие поджога».

Санкт-Петербургское телеграфное агентство

* * *

– Десятилетие, прошедшее со времени японской войны,наводит на грустные размышления, господа.

– Пораженческие настроения, Дмитрий Дмитриевич,пораженческие!

– А по-моему, самая обыкновенная трезвость мыслей.