Книга Сожги венец безбрачия - Евгения Халь

всех, кто причастен к этой истории. От него тоже, – колдун ткнул пальцем в Матвея. – Он причастен.

– А можно с этого места поподробнее? – зло прищурился Никита.

– Не сейчас, Никита! – возразила я. – Что с Алесандрой? Где она?

– Я не знаю, – пожал плечами Оба. – С тех пор ее не видел. И не спрашивал духов, что с ней. Не мое это дело. Ты должна знать. Не проси меня узнавать, откажу. Не хочу прикасаться к той, что была мной же проклята. Перетяну на себя ее несчастья.

– Я ничего не помню! Поймите это! Пожалуйста, скажите, как можно выяснить?

– Все ответы здесь, – он прикоснулся к моему лбу. – Ты должна всё вспомнить. Я помогу тебе. Это в моих силах.

Оба зажег свечу и поставил ее в котел на алтаре. С полок взял пучок сухих трав, поджег и бросил на алтарь. Густой дым окутал комнату. Терпко запахло палеными перьями и специями. Никита закашлялся. У меня перехватило дыхание. Из глаз брызнули слезы. Оба обмакнул пальцы в кровь петуха и подошел ко мне. Я невольно отшатнулась. Он бесцеремонно схватил меня за руку, притянул к себе и кровью начертил какие-то знаки на моем лбу. А потом нарисовал их на своем лице, прямо на шрамах. Низким голосом он запел однотонную мелодию на неизвестном мне африканском наречии.

У меня закружилась голова. Оба подхватил меня и положил на вытертый ковер. А сам начал кружиться вокруг меня в каком-то диком танце. Он то подпрыгивал, то вертелся волчком, то падал на колени, судорожно извиваясь надо мной. Его глаза сверкали на темном лице. Шрамы, измазанные кровавыми знаками, блестели в пламени свечи.

Мои глаза начали закрываться. Его голос стал глуше.

– Спи! – прошептал он. – Духи идут к тебе. Они несут потерянную память. Мертвые готовы говорить с тобой. Спи, Лаура!

Я отключилась. Но тут же пришла в себя. То, что я увидела, было гораздо страшнее, чем на сеансах ретро-гипноза. Это было прошлое. Мое настоящее прошлое, которое я забыла.

– Доченька моя, Лаурочка, тебе плохо, малыш? – мама склоняется надо мной.

Мама Шура. Другой у меня нет. Мне пять лет. И я больна.

– Голова болит и живот, – жалуюсь я. – И тошнит.

– Это явно желудочный грипп, – отец прикладывает ладонь к моему лбу. – Эпидемия косит одного за другим. Вся Гавана больна. Шура, нужно везти ее в больницу. Давай, одевай ребенка. Машину я возле входа оставил.

– Может, обойдется? – в глазах мамы слезы. – Не хочу отдавать ее в больницу.

– Ну что ты, как маленькая, Шурик? Ты же сильная! Ты мой Мальчиш-Кибальчиш! – отец одной рукой обнимает меня, второй маму. – Девчонки, совсем вы у меня расклеились. Значит, сделаем так: сейчас поедем в больницу, там Лаурочку подлечат. А потом мы будем кутить, как буржуины, и отмечать ее выздоровление. Обещаю корзину печенья и бочку варенья. А сейчас одеваемся.

– Не хочу! Давай подождем до утра, – шепчет мама, встает и отходит к окну.

– Мне жарко, мамочка, нечем дышать, – хныкаю я.

– Сейчас моя хорошая, открою окно, – мама распахивает окно и свежий морской бриз врывается в комнату. – Так лучше, да?

– Да, мамочка, – шепчу я, откидываясь на подушку.

Сквозь марево высокой температуры я вижу, как мелко вздрагивают мамины плечи. Ненавижу, когда она плачет. Боюсь ее слез.

– Шурик, прошу, возьми себя в руки! – отец встает, подходит к ней и обнимает.

И вдруг дверь распахивается и на пороге появляется какая-то незнакомая женщина. Высокая, красивая, она одета в яркое платье, но ее лицо перекошено от злости.

– Ах ты, дрянь! – кричит она.

– Марина, что ты здесь делаешь? – отец бросается к ней.

– Как я тебя поймала, а? Мерзавец! – она размахивается и бьет папу по лицу.

Мама вскрикивает и закрывает рот руками. Я начинаю плакать. Мне страшно. Она так кричит, эта злая женщина по имени Марина.

– Ты с ума сошла? – отец хватает ее за запястья, потому что она пытается ударить его еще раз. – Не пугай ребенка. У нее высокая температура и сильные боли живота. Поэтому я здесь.

– Я приехала к тебе. Хотела сюрприз сделать. Специально заранее не предупреждала. А дверь закрыта. И твой сосед по этажу в жилом кампусе сказал, что ты не ночевал дома. Я сразу поняла, где ты, и прибежала сюда. Ты же мне обещал, что никогда в жизни больше не подойдешь и близко к этой дряни! – она сжимает кулак и грозит им маме. – Ты же клялся и божился, Саша!

– Между нами ничего нет, Марина. Я приехал к Шуре, потому что моя дочь больна.

– Врешь! Ты продолжаешь с ней спать, – она рвется из папиных рук. – Да отпусти же ты меня! Больно!

Папа поднимает руки и говорит:

– Отпустил. Веди себя нормально. Дай мне всё объяснить. Мы с Шурой даже на работе мало видимся, как я и обещал. Только по необходимости. Но у нас общая дочь. Она больна и…

– Марина, это я ему позвонила, – вмешивается мама. – Лаурочке очень плохо было. Я не знала, что делать. Мне очень страшно. Клянусь тебе: между нами ничего нет. Больше нет.

– Больше? – усмехается Марина. – Что может быть больше, чем общий ребенок? Дрянь ты такая! Молчи! Не смей ко мне обращаться! Ни единому твоему слову не верю, проститутка дешевая!

– За что ты меня так ненавидишь, Марина? – горько усмехается мама. – Ты ведь уже всё у меня отняла. Мы с Сашей были знакомы еще до тебя. Мы должны были пожениться. Я вот и платье уже купила. Белое, марлевое. Но ты Сашу нахрапом взяла и заставила на себе жениться. Папа твой угрожал мне и ему.

– Мой папа тебя вытащил работать на Кубу, – заявляет Марина. – Если бы не он, ты бы до сих пор гнила в каком-нибудь засранном НИИ в Питере. В своем жлобском, белом, копеечном платье. Дешевым, как ты сама. Мой папа добрый. Пожалел бедную талантливую девочку. Будущее советской науки! Скажи спасибо, что мой папа свою страну любит. И хочет, чтобы все открытия наши ученые делали. А ты и открыла, ага. Ноги на ширину плеч, – она с отвращением сплевывает.

– Да, я ему благодарна, твоему отцу. Только ты не упомянула, что он мне устроил работу на Кубе, чтобы я молчала, как ты обманом Сашу захомутала, – не уступает мама. – Ведь ты его подпоила, переспала с ним, а потом врала, что беременна. Якобы залетела с первого раза. А Саша и поверил. Даже результаты анализов не просил. Саша ведь не знал, что ты забеременеть не можешь. Ловко ты его в оборот взяла. И наплевать тебе было,