Книга Если суждено погибнуть - Валерий Дмитриевич Поволяев

личную канцелярию, связанную с прошениями гражданского населения. Когда Вырыпаев явился, Каппель показал ему рукой на место около стола.

Выглядел Каппель неважно – не спал несколько ночей.

– Василий Осипович, красные в Екатеринбурге арестовали мою жену и увезли в Москву.

Вырыпаев об этом слышал, кивнул сочувственно.

– Детей, слава богу, не тронули, тестя тоже – они на следующий день съехали с квартиры, оставили только прислугу – на случай, если Ольга все-таки вернется домой. – Каппель взял со стола толстый красный карандаш и неожиданно для себя сломал. Поморщился недовольно: не надо раскисать. – В общем, Ольги Сергеевны нет.

– Сочувствую, Владимир Оскарович, – тихо произнес Вырыпаев.

– Переговорите с разведчиками, пусть под видом мешочников направят кого-нибудь поопытнее в Москву, – попросил Каппель. – Мне очень важно знать, где Ольга Сергеевна, что с ней. В общем, вы сами все прекрасно понимаете.

– Зацепки какие-нибудь имеются? Может, кто-нибудь что-нибудь видел?

– Кроме того, что арестовал ее комиссар местного Совдепа Редис, никаких сведений нет. Разговор с Редисом был, но разговор ничего не дал. Ольгу Сергеевну посадили в пассажирский вагон и в сопровождении двух охранников отправили в Москву. Там веревочка оборвалась.

Вырыпаев поднялся со стула:

– Разрешите действовать, Владимир Оскарович!

– Да-да, – рассеянно кивнул Каппель. – Жду от вас вестей.

На следующие же сутки, в ночное время, были посланы в Москву три разведчика – толковые, умеющие разбираться в любых хитросплетениях люди. Однако вернулись они ни с чем: Ольга Сергеевна как в воду канула.

На обратном пути разведчики попали в облаву. Пришлось отстреливаться. Один из них, поручик Бузанков, был ранен в руку.

Больше Каппель не видел свою жену, сколько ни искал ее – не нашел, сколько ни пытался ухватить хвостик большого запутанного клубка, чтобы потянуть и распутать – так и не ухватил…

В Самару тем временем прибыли представители атамана Анненкова, одетые в черную форму с замысловатыми шевронами на рукавах, с желтыми лампасами на шароварах и погонами красного цвета; в черные, лихо заломленные фуражки у них был вшит белый кант, как у моряков, – в общем, форма эта была едва ли не всех цветов радуги. К тоненьким, непрочным поясам с металлическими наконечниками чуть ли не по всей длине были прикреплены какие-то хвосты, очень похожие на женские побрякушки.

Тихие самарцы, увидев дикое войско атамана Анненкова, крестились: на рукавах у анненковцев красовались черепа с костями – пугающий символ для живого человека, тем более для обывателя. Анненковцы посмеивались над страхом самарцев:

– Вы нашего знамени не видели!

Знамя у анненковцев было черное, окаймленное серебристо-серой полосой, в середине полотна был вышит большой череп, под которым красовался косой крест, сложенный из двух крупных костей. На все нашел деньги бывший есаул Анненков – и форму своим солдатам пошил, и цацки на рукава повесил, и погоны в специальных мастерских изготовил, и высокие, очень фасонистые сапоги с ремешками, перехватывающими ногу под коленом, стачал.

– Отчего ваш флаг черный? – спросил у анненковцев полковник Петров, будущий генерал, а ныне – начальник оперативного отдела штаба комучевских войск.

– Готовимся к партизанской войне! – гордо ответили анненковцы.

– Но черный цвет, он же – пиратский!

– Как большевики с нами, так и мы с большевиками: они с нами по-пиратски, и мы с ними так же.

Увидев, что над зданием Комуча развевается красный флаг, анненковцы недоуменно остановились, притихли. Потом один из них, усатый казак с погонами хорунжего, похожий на кота, неверяще помахав рукой – словно обжегся, – вытащил из болтавшейся на ремне кобуры старый потертый маузер.

– Свят-свят-свят, это что же такое делается? Большевиков в Самаре еще нет, а флаг ихний уже тут! – он вскинул маузер и выстрелил в красное комучевское полотнище. Полотнище, вяло болтавшееся на ветру, дрогнуло – хорунжий не промахнулся. – Это что же такое делается? Свят-свят-свят! – хорунжий выстрелил еще раз.

Красное полотнище вновь дрогнуло.

Напарник хорунжего, из одной с ним хлебной станицы, расположенной на Алтае, тоже хорунжий, по фамилии Ванеев, увидел длинную пожарную лестницу, прислоненную к крыше здания.

– Погоди-ка, земеля, – остановил он стрелявшего, – я сейчас эту материю сброшу на землю без всяких пуль… Береги огневой припас, земеля. Подержи-ка. – Он через голову стянул с себя ремень с шашкой, отдал станичнику.

На крышу Ванеев забрался ловко, как обезьяна, перешагивая через ступеньку, наверху подполз к краю крыши и ударил каблуком сапога по древку флага.

Древко хряпнуло, но не переломилось. Ванеев выругался с веселым восхищением:

– Похоже, из дуба шток выстругали.

Ударил еще раз, потом еще. Наконец древко оглушительно треснуло – звук был похож на револьверный выстрел – и полетело вниз.

– Вот, – удовлетворенно проговорил Ванеев.

Его напарник засунул маузер в кобуру и кинулся к флагу. Вонзил каблук в полотнище, вдавил ткань поглубже в мягкую, распаренную теплым дождем землю, потом всадил в полотнище второй каблук, тоже вдавил в землю.

– Эхе! – азартно выкрикнул он. – Эх-хе!

Ванеев, спустившись с крыши, бросился помогать своему приятелю, легко пробежался по поверженному полотнищу, потом подпрыгнул и всадил сразу оба каблука в красную ткань, прокричал так же азартно, как и его земляк:

– Эхе!

Из открытого окна здания неожиданно грохнул винтовочный выстрел. Ванеев с изумленным видом приподнялся на носках, вскинул голову, словно хотел пересчитать глазами облака, и начал медленно заваливаться на спину.

– Земеля-я! Станичник! – заорал хорунжий и, по-орлиному растопырив руки, кинулся к Ванееву.

Снова хлопнул выстрел, на этот раз из другого окна, и хорунжий с растопыренными руками и распущенными по-кошачьи усами полетел на тело своего товарища.

Анненковцы, столпившиеся посреди площади, кинулись врассыпную – понеслись, будто черные кони, во все стороны, на ходу хватая оружие. Кто-то из них на бегу выстрелил в открытое окно, оттуда ударил ответный выстрел, и снова – попадание. Один из гостей, юный казак с новенькими красными погонами, увенчанными вензелем «А», вскрикнул надорванно и круглым колобком покатился по земле.

Затеялась перестрелка. Шла она недолго – минут пять. Но и этого было достаточно» чтобы на подоконнике одного из окон первого этажа здания Комуча осталось лежать тело дежурного офицера, а среди анненковцев появился раненый – толстый бровастый подхорунжий с красным лицом и хриплым, как у Бармалея, голосом.

Лежа посреди площади, он громко и хрипло стонал.

На анненковцев, оставшихся на площади и взятых на мушку, из боковой улочки вынесся казачий разъезд.

– Кто такие? – поигрывая шашкой, грозно спросил начальник разъезда – сотник со шрамом, плоско припечатавшимся к правой щеке.

– Приехали от атамана Анненкова.

– Гости, значит, дорогие… – Сотник трубно чихнул. – А пошто на флаг наш позарились?

– Так ведь красный же! Ну и подумали – большевики решили над нами поиздеваться – флаг свой вывесили…

– Устроили тут побоище. – Сотник посмотрел, как солдаты из караульной роты стаскивают с подоконника убитого офицера. – Сдайте оружие, и пошли разбираться!

– Оружие мы не сдадим.

– Это почему же? – сотник демонстративно вытянул из ножен шашку, затем с резким металлическим стуком загнал ее обратно.

– Боимся, – признались анненковцы. – Без оружия вы нас перестреляете, как кур.

– Мы вас и с оружием перестреляем… Но в данном разе слово казака даю – не перестреляем! Но ежели не сдадите