Книга Собаки и другие люди - Захар Прилепин

заметить, что Кай вдруг изогнулся – и его вырвало на снег.

Я вытряс из пасти Кержака то, что оставалось от кота.

Завалившись, что котам не свойственно, на спину и сипя переломанной грудной клеткой, тот смотрел в небо прищуренным глазом. Левую переднюю лапу, по-человечески выпрямив, кот откинул в сторону. Правую, напротив, согнул в локте и неестественно твёрдо прижал к груди, словно бы собираясь выкрикнуть «…но пасаран».

«Не жилец…» – подумал я, оттаскивая Кержака, и напоследок едва не наступив на тонкую эту, светло-розовую кишку, выдранную из несчастного зверька.

– …вот так прогулочка, – ругался я, поскорее волоча их обоих домой.

«…обработаю Кая, и вернусь за котом», – пообещал себе.

Дома насыпал Каю в жуткую рану обеззараживающего порошка и, как мог, скрепил разваленную морду пластырем.

Кай тут же улёгся на диван, головой на подушку, и смотрел на меня теперь невинно. Даже карий цвет в глаза вернулся.

– Ох ты и негодяй… – сказал я, попутно раздумывая о том, что морду ему, видимо, придётся зашивать. Сколько теперь будет возни с этими поездками в город!

…Когда полчаса спустя я вернулся в тот заброшенный двор, кота не было.

Попытался было разобраться по следам, но куда там – всё утоптано. Только свежие сорочьи следы на снегу чуть поодаль различил.

«Птицы его, что ли, унесли?» – недоумевал я.

* * *

В течение дня я несколько раз заходил к раненому Каю.

Ожидал увидеть тихо угасающего от заражения крови, повреждения глазного нерва и болевого шока пса.

Кай тут же, размахивая хвостом, вскидывался с подушек: гулять?

– Да ты с ума сошёл, – ругался я. – «Лежите, больной». Какие ещё прогулки…

Вечером решил, что выведу одного Кержака.

Кай, заслышав, что мы уходим, бился в комнате, как птица в силках.

«Нет, – решил я твёрдо. – Пусть хоть вечер отлежится».

Но едва мы вышли за двор, Кержак, как подкошенный, сел на снег.

– А ты чего? – спросил. – Тоже, что ли, подранили?

Присел возле и стал его разглядывать. Потрогал морду, грудь, лапы.

– Вроде цел… – заключил недоумённо.

Отцепив его поводок, я пошёл вперёд, не оглядываясь. Обычно, видя, как я ухожу, Кержак спешил вослед. Но здесь, уйдя довольно далеко, я обернулся – а он всё сидит.

– Ты не хочешь без Кая гулять? – догадался я. – Ну, дела… Мало он тебя за хвост кусал.

Пришлось возвращаться в дом. Кай, заслышал я ещё по пути, грохотал там, прыгая на пол с дивана и тут же забираясь обратно.

Раскрыл дверь – его как вынесло сильнейшим сквозняком.

Во дворе он готовно сел – как положено делать, прежде чем на него наденут ошейник, – и когда я наконец вышел из дома, поочерёдно, с радостной торопливостью, подал мне одну лапу, потом другую, потом сделал лебединое – всей мордой вверх – встречное движение, чтоб лизнуть меня в нос, но при этом остаться сидеть.

– Кай, ну ей-богу, – удивился я. – Как три дня не гулял. Неужели у тебя не болит твоя рана?

Возле заброшенного дома я спустил собак с поводков, внимательно следя за ними: надеялся, что хотя бы кошачий труп они найдут, и мы похороним его по-человечески.

Но, покрутившись на месте убийства, собаки вернулись ни с чем.

На другое утро пластырь с носа Кая слетел – и я увидел то, на что и надеяться не смел: рана уже затягивалась.

К четвёртому дню она совсем сошлась. Когда я касался её, Кай даже не прятал морду.

…Спустя неделю меня разбудили собаки. Они бесновались и шатали вольер.

Лай был на редкость озлобленный. Отчаявшись добиться желаемого, Кай завыл.

«Чужой во дворе…» – понял я.

Выглянул в окно, но никого не увидел.

Тихо пройдя по дому, остановился у дверей и прислушался. Собаки заглушали все иные звуки.

Я медленно провернул замок и раскрыл дверь.

Было шесть утра. Рассвет выглядел тоскливо и кисло.

Посреди двора сидел тот самый кот. Я едва не перекрестился.

– Ты чего пришёл? – спросил я громко, мгновенно ощутив сухость во рту.

Присел на корточки и вгляделся в него, пугаясь увидеть обглоданную кошачью морду и ту самую кишку, наполовину склёванную птицами.

Но нет, кот показался мне вполне живым.

Он, я отчётливо это расслышал, мяукнул, и, хоть и не слишком ловко – подводила левая передняя лапа, – сделал ко мне несколько шагов.

Сел и снова мяукнул.

– Вот чертовщина, – сказал я и бросился в дом.

Впопыхах оставил дверь открытой, но испугался, что этот недомертвец забежит за мной, и, на бегу развернувшись, влепил по ней ногой.

Дверь гулко ударила о косяки. Собаки возлаяли с пущей силой.

Со вчера я размораживал им рыбу в тазу – и схватил за хвост не самую крупную треску.

Возвращаясь, подумал, что кот, испугавшись грохота двери, сбежал, – но нет, он оставался на месте, не обращая никакого внимания на собак.

Я положил рыбу на заледеневший покров двора и толкнул к нему. Он чуть сдвинулся, пропустив скользящую мимо рыбу. Примерился, как её взять половчей. Прикусил за верхний плавник и, прихрамывая, потащил со двора.

Ошарашенно я смотрел ему вслед.

– Больше не приходи, во второй раз разорвут насмерть! – крикнул.

…Он больше не приходил.

Несколько раз мы видели его. Сидя на заборе, кот смотрел на белоснежного Кая недвижимым взглядом степняка.

* * *

Весной, когда явилась первая травка, соседи наши выпустили на улицу коз.

Козы степенно, словно барышни на балу, переходили с места на место. Кай при виде их натурально дурел, и приходилось накручивать поводок на всю руку, чтобы помнил: я сильней и могу сделать больно.

Кержак тоже рвался, но больше для виду – чтоб показать, скорей, даже не козам, а мне, какой он чудовищный и страшный. Но едва мы проходили коз, Кержак о них тут же забывал.

…А лебединый пёс – нет. Он всё слышал этот козлиный запах, и глаза его темнели.

Теперь я выпускал его только далеко в лесу.

Однако и козы тоже осваивались. Я стал замечать, что они заходят в лес.

Самая взрослая коза старалась держать в поле зрения свой двор – молодые же, хоть и крупные уже козочки, влекомые любопытством, шли дальше.

…В тот раз мы пошли самым дальним нашим маршрутом, и Кержака не взяли.

Спустя три часа, насытившись запахами и впечатленьями, Кай так устал, что плёлся позади меня.

Ноги его были черны – он опять залез напиться в торфяной ручей и, застав там утку, некоторое время, вздымая чёрные брызги, гонял её. Утка не улетала нарочно – где-то неподалёку она высиживала утят, и стремилась увести собаку