Книга Разные судьбы - Михаил Фёдорович Колягин

class="p1">Сергей Александрович выпрямился и, держа колодку в руках, удивленно взглянул на помощника.

— Зачем это?

И вдруг понял, преобразился весь. Еще не веря, принялся тщательно разглядывать колодку. В ней виднелись куски абразива.

— Колька! Леший тебя задери! — воскликнул Круговых, поворачивая колодку. — Да ты знаешь, что это такое? Теперь нам прокат не страшен. Как сумел? Ведь абразив плавится!

Николай улыбнулся, забыв на миг обиду, нанесенную Зориным. Сергей Александрович даже помолодел от радости. «Доволен Сергей Александрович. Ну и хорошо. Мне больше ничего не надо. Как сумел?»

Николай никому не расскажет о том, как шесть месяцев подряд, лишь выдавалось свободное время, ходил на свалку абразивного завода, собирал там куски наждака различных марок, потом, задобрив прижимистого литейщика кушем из своей зарплаты, а иногда помогая ему ночью, делал пробное литье. Абразив, конечно, плавился, и Николай снова и снова шел на свалку, пока не подобрал нужную марку. Нет, об этом Колосов будет молчать, тем более, теперь уже все позади.

— У меня, Сергей Александрович, это случайно получилось, — краснея от смущения, сказал Колосов. — Иду как-то мимо абразивного завода, смотрю куча наждака валяется, не похожего на другие. Упросил литейщика, попробовал, ну и… вышло.

Круговых подмигнул Николаю:

— Мне-то ты не говори — знаю, как эти случаи достаются.

И обняв за плечи, тихо произнес:

— Спасибо, сынок.

Теплый расслабляющий комок подступил к горлу Николая, глаза застлали предательские слезы. Нагнув низко голову, Николай заспешил на паровоз.

— Сентиментальный какой! — услышал он насмешливый голос Зорина. — Чувствительная душа!

Но Сергей Александрович гневно прикрикнул на него:

— Цыц, щенок! Пустой твоей голове все равно ничего не понять. И не суди других!

3

Каждая мать старается не только говорить, но и думать о поступках своих детей лучше, чем они есть на самом деле. И Елизавета Ильинична, видя, что в отношениях дочери с Зориным уже поздно что-либо изменить, старалась оправдать их. «Разве мало таких случаев? Может, Валерий изменится? Нравится Даше, ну и бог с ними — пусть живут».

Но наблюдая за дочерью с обостренной внимательностью, она большим усилием воли сдерживала горькую жалость к ней. Дочь заметно похудела, взгляд ее стал какой-то настороженный, недоверчивый. За последнее время Даша редко улыбалась, да и то растерянно и виновато, словно боялась своим присутствием стеснить людей.

Не ускользнула от глаз матери и такая незначительная деталь. Раньше, собираясь во Дворец культуры, Даша вся сияла. Напевая, неторопливо и небрежно причесывалась, быстро одевалась и убегала, весело стуча каблуками. Теперь движения дочери стали медлительны. Она подолгу простаивала угрюмо, разглядывая себя и со скрупулезной аккуратностью разглаживала каждую складку на платье. Делала все это без охоты, а так, словно исполняла нудную, но обязательную повинность.

«Вижу, доню, не сладко тебе приходится, — печалилась Елизавета Ильинична, вытирая слезы. — Когда же ты поделишься со мной своей печалью? Ведь я тебе, глупая, добра желаю».

Все видеть, все чувствовать и постоянно делать вид, что ничего не замечаешь, очень трудно, стоило большого напряжения. Иногда Елизавете Ильиничне казалось, что силы ее на исходе, терпенье кончилось и она вмешается в непонятную жизнь дочери. Но решимости все-таки не хватало.

«Вот ведь, скажите на милость, какое бывает в жизни, — разочарованно и удивленно думала Елизавета Ильинична. — С родной дочерью не насмелишься заговорить. А ведь в ней не только моя кровь — сердце мое вложено. Потерплю, еще побачу», — вздыхала Елизавета Ильинична и одевалась в личину простоватого безразличия.

Сейчас, когда дочь куда-то собралась, и, взяв сумочку, направилась к двери, мать спросила:

— Поздно придешь?

Даша почему-то вздрогнула и, остановившись на полпути, обернулась. Во взгляде появилась настороженность.

— А что?

— Ни що, — как можно спокойнее проговорила Елизавета Ильинична. — Если скоро вернешься, дверь не буду закрывать.

— Лучше закройте, надежнее будет, — раздраженно ответила Даша и, хлопнув дверью, выбежала на улицу.

«Сердится, за что? Будто мать виновата», — с горечью думала Елизавета Ильинична.

Даша торопилась, но около Дворца замедлила шаги.

Зачем она идет? Разве не ясно, что стала Валерию в тягость? Опять униженно заглядывать ему в глаза и просить внимания к себе.

Даша во всем уступала Валерию, терпела даже его насмешки. Он раздражался из-за каждого пустяка. Его злило, что нет повода поссориться. Его улыбка была неискренней, заученной, словно играл роль в плохоньком спектакле. С такой улыбкой встречает хорошо воспитанный хозяин непрошеного гостя.

Даша не перешагнула еще той границы, за которой большая любовь переходит в большую ненависть. Винила во всем себя. Иногда была несправедлива к нему, грубила. А сейчас вот подурнела, а он не догадывается ни о чем. Никак сама не осмелится открыть ему, рассказать, почему пропал аппетит, отчего замучила бессонница.

«Сегодня же скажу, — решила Даша. — Пусть знает, что скоро будет отцом».

С этими мыслями она подошла к Дворцу.

Поминутно хлопала входная дверь. Парни и девушки, разгоряченные танцами, выходили подышать свежим воздухом. Каждый раз, как открывалась дверь, на улицу вылетала веселая музыка. Даша окончательно успокоилась, оставила в гардеробной пальто и вошла в зал. Как только глаза привыкли к яркому свету, сразу увидела Валерия. Он танцевал с Лидой Краснеевой. Сначала ревности не было, а жгло простое любопытство. Ну, конечно, Лида довольна партнером: щеки раскраснелись, глаза радостно поблескивали. Она склонила на плечо Валерию голову, чуть приподняв вверх розовое ухо, а он едва не касаясь его губами, что-то говорил. Время от времени оба весело смеялись. Даша осмотрелась и заметила недалеко от себя Тихона Торубарова. Он прислонился спиной к стене и тоже смотрел на Лиду и Валерия.

«Почему жизнь порой бывает так несправедлива к людям? — с горечью думала Даша. — Почему одним счастье само идет навстречу, а другим всю жизнь приходится догонять его, чтобы хотя бы не потерять из виду?»

Как ни старалась Даша сдерживать себя, но ревность и обида наполняли ее всю, заставляли учащеннее биться сердце.

И вдруг, словно отвечая сердцу, чуть пониже его родился другой, неведомый еще ей толчок. Снова толчок… Как будто кто-то посторонний притронулся к ней настойчиво и властно. Толчки колоколом отдавались в ушах, стучали в голове. Казалось, что этот стук слышен всему залу. Даша испуганно посмотрела по сторонам.

Внезапно наступила тишина. Музыканты откладывали в сторону инструменты. Даша видела, как Валерий, не отпуская Лидиной руки, повел девушку в другой конец зала.

Закусив губу, Даша направилась к выходу. Очутившись на улице, поняла, что не может уйти домой, не объяснившись с Валерием.

Даша вошла в темный скверик и присела на скамейку. Свежий сентябрьский ветерок не мог охладить возбуждения. Было все еще душно. Над беседкой усыпляюще