Книга Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском - Юрий Михайлович Корольков

создаем привилегии для «генералов»...

Как ни убеждали Феликса, он стоял на своем. Пекарь ушел.

Было еще светло, когда к домикам на окраине Новоминска, превращенным в пересыльную тюрьму, подогнали десяток подвод и погрузили на них арестованных. Конечно, надежнее всего было бы отправить их по железной дороге, но в городе распространился слух, будто рабочие намерены отбить политических, как только их приведут на вокзал. Сотрудник Варшавского жандармского управления не рискнул пренебречь слухами и под усиленным конвоем отправил «конференцию социал-демократов» гужевым транспортом, заменив для надежности солдат, которые охраняли заключенных в Новоминске.

Ранним утром телеги с арестованными делегатами протарахтели по безлюдным улицам Варшавы и остановились перед следственной тюрьмой «Павиак». Только Дзержинского, у которого обнаружили нелегальную литературу, отправили в цитадель, в знакомый ему Десятый павильон. Но жандармы не подозревали, кого им удалось захватить на лесной поляне. При аресте Феликс предъявил паспорт на имя Яна Эдмундовича Кржечковского.

В третий раз Дзержинский переступил порог Десятого павильона Варшавской цитадели.

«Моя дорогая! — писал Феликс Альдоне. — Пока чувствую себя здесь неплохо — ведь всего 7 недель прошло со дня моего ареста, здоровье хорошее, книги имею... Ведь ты знаешь мою натуру, я даже в тюрьме, строя жизнь из мыслей и мечтаний, из своих идей, могу себя назвать счастливым. Мне только недостает красоты природы, это тяжелее всего. Я страшно полюбил в последние годы природу...

На этот раз я не буду столько сидеть, как раньше. Мое дело не серьезное, а наказания теперь легче. Буду наказан не административно, а судебно, поэтому смогу себя защищать».

Брату Игнатию он написал о том же, только иначе:

«Твое письмо я получил, ты спрашиваешь, какая у меня камера... Так вот, в нескольких словах: камера большая — 5 на 7 шагов, большое окно с граненым стеклом. Прогулка 15 минут. Письма — пол почтового листка в неделю. Баня (раз в месяц). Сижу пока один. «Тюремной» тишины здесь нет. Через открытые форточки порой долетают очень отчетливо солдатские разговоры и песни, грохот телег, военная музыка, гудки пароходов и поездов, щебет воробьев, шум деревьев, пение петухов, лай собак и разные другие звуки и голоса, приятные и неприятные.

У меня есть теперь время думать. И, находясь в тюрьме, имея перед собой долгие, томительные годы, — я хочу жить».

В разгар революционных бурь 1905 года за плечами Дзержинского было уже две ссылки, два побега и почти пять лет тюремного заключения. А революционной работы, которую он вел между арестами, насчитывалось не больше четырех лет. Теперь ему было уже двадцать восемь. К нему пришла зрелость деятеля революционного подполья.

Глава седьмая. "Долой самодержавие!"

1

Был октябрь 1905 года.

Накал революционной борьбы в России достиг своей кульминации, и царь вынужден был издать манифест о политических свободах, амнистии политическим заключенным. Любыми средствами стремился он погасить революционное движение, охватившее всю страну.

В политической забастовке участвовало больше двух миллионов промышленных рабочих, железнодорожников, служащих, студентов, и впервые забастовщики настойчиво требовали уже не прибавки жалованья, не сокращения рабочего дня, а свержения царского правительства, установления иного социального строя. В рабочих центрах возникали первые Советы рабочих депутатов.

Царская власть держалась на волоске. Хорошо понял это граф Витте, председатель Комитета министров в Санкт-Петербурге. Он и убедил царя издать манифест — наобещать народу златые горы и тем самым выиграть время...

Манифест царя обнародовали семнадцатого октября, а через три дня политических заключенных выпустили из тюрем. Из Варшавской цитадели вместе с другими вышел и Феликс Дзержинский.

Они с Ганецким продирались сквозь возбужденные толпы людей, обсуждавших на улицах невероятное событие: царь дал народу свободу!.. Яков Ганецкий с самого утра дежурил у главных ворот цитадели, дожидаясь, когда выпустят политических. Когда узники появились в воротах тюрьмы, их встретили аплодисментами, громкими возгласами, криками «ура».

Полицейских на улицах не было. Трамваи в городе стояли, извозчики куда-то исчезли, и от самой цитадели к центру все шли пешком.

Было уже за полдень, когда Юзеф с Ганецким добрались до улицы Краковское предместье. Яков сказал, что Юзефа ждут на конференции, которая сегодня должна состояться в конспиративной квартире на Цегляной улице.

— В таком случае, сразу туда и отправимся! — сказал Дзержинский.

Но добраться до Цегляной было не так-то просто. Казалось, что митингует вся Варшава. Где-то на углу Владимирской Феликс не выдержал и, сменив выступавшего перед ним оратора, взобрался на тумбу.

— Долой царское самодержавие! — громко крикнул он, высоко вскинув руку.

Это был сознательный ораторский прием. Выступивший перед ним оратор назвал себя представителем ППС и длинно говорил о дарованной, наконец, свободе, о единении национальных сил Королевства Польского... Оратору аплодировали. Феликс заговорил совсем о другом — о низвержении царизма. Это сразу привлекло внимание.

— Я только что вышел из варшавской тюрьмы, — продолжал он. — Меня освободили потому, что все вы потребовали от царя амнистии заключенным. Спасибо вам, братья!.. Но царское правительство обещает свободы только потому, что иначе оно не удержалось бы у власти. Не доверяйте подачкам царя! Не доверяйте буржуям! У рабочих есть свои цели, своя дорога — дорога к социализму. Рассчитывайте только на свои силы! Поэтому мы, социал-демократы, говорим: долой царизм! Да здравствует революция!

Феликсу тоже дружно зааплодировали, как и выступавшему перед ним оратору. Все были опьянены кажущейся свободой — ведь теперь каждый мог говорить все, что он хочет...

Феликс спрыгнул с фонарной тумбы, и друзья пошли дальше. В толпе мелькнуло лицо знакомой девушки. Она с трудом пробивалась к ним.

— Здравствуйте, Юзеф! Я вас сразу узнала... Помните, я приходила к вам с письмом?.. Вас хорошо слушали, Юзеф!

— Конечно, помню! Вас зовут Чарна, верно?

— Ну конечно! У вас отличная память...

Обменявшись еще несколькими фразами, они распрощались.

Феликс помнил эту невысокую черноглазую девушку, которая приходила зимой «к Антону» — в подпольную типографию: приносила почту из Кракова, отправленную на ее имя. Чарна давала уроки музыки, это для связной очень удобно — никаких подозрении: ученики ее жили в разных районах. Встреча «у Антона» была короткой: пришла, отдала письмо и сразу, как требует конспирация, исчезла.

До улицы Цегляной, где находилась конспиративная квартира, добрались к вечеру. По условному стуку их впустили в прихожую. Было темно: в квартире, расположенной на первом этаже, не зажигали света, чтобы не привлекать внимания с улицы.

— Кто пришел? — послышалось из комнаты.

— Юзеф и Куба, — ответил Ганецкий. — Прямо из цитадели...

В темноте началось невообразимое.