Книга Эмигрант. Испанская война - Даниил Сергеевич Калинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но наконец-то наш длительный путь закончился. Взяв с собой нехитрые пожитки, мы со всех ног устремились к дому матери. Точнее, спешил я, а жена старалась поспевать. Но и её захватило моё радостное волнение.
Когда же я ступил на порог материнского дома, меня вдруг кольнул невольный страх. А вдруг что-то случилось? А вдруг дома никого нет? Ведь всё последнее время я не получал писем…
С дробящим барабанную дробь сердцем я постучал в её дверь. Ответа не последовало. Тогда постучал ещё. Потом ещё.
Когда мне вновь не открыли, я стал барабанить к соседям. Тоже молчание. Встревоженная жена стояла рядом.
Но вдруг от материнской двери послышался тихий скрип. Дверь наконец-то открылась… В сильно постаревшей женщине я не сразу-то и признал маму. Когда же наконец понял, что это она, из моих глаз неудержимо потекли слёзы. Я бросился к ней, сжал в объятиях и тихо вымолвил:
– Мама, это я… Прости мама… Прости…
…………………………………………………………………………………………..
И не смотря ни на что, это был счастливый день.
Матушка не сразу меня признала, но когда поняла, что её сын вернулся, она будто разом сбросила лет 20. Мы долго держали друг друга в объятиях и просто плакали. Только когда матушка наконец-то пришла в себя, она увидела Дунишу. Моя молодая жена очень сильно стеснялась этой семейной сцены, ещё более она стеснялась общаться. Но и мама была удивлена присутствием молодой девушки. Когда же я официально представил жену… на лицо графини стоило посмотреть: удивление, изумление, оценивание вперемешку с ревностью, но, наконец, и радость калейдоскопом меняли друг друга. Радости было больше всего и это обнадёживало.
Вначале мы засыпали друг друга сбивчивыми вопросами, затем мама, спохватившись, бросилась за продуктами. Мы с Дунишей увязались следом.
Купив на местном рынке всё необходимое, матушка занялась готовкой, пригласив на помощь сноху. А я лёг спать.
И за очень долгое время, я спал без кошмаров, не просыпаясь от малейших шорохов и стуков. Не видел во сне ни лиц павших друзей, ни поверженных мною противников.
Проснулся я от сумасшедших запахов, витающих в доме. Как же сладко просыпаться не от гула канонады или бомбёжки, не от утренний побудки или клича начальства… Нет. Просто запах вкусной, домашней еды, на которую проголодавшийся молодой организм сразу среагировал. И в теле нет ощущения какой-то скованности, тяжести, а лишь радость и волнение.
И вот он, торжественный ужин. Мои женщины запекли целых четырёх цыплят особенным рецептом моей мамы: птицу перед печью снаружи и изнутри обмазали смесью сметаны и мелко порезанного чеснока, предварительно крепко посолив и поперчив. А после внутрь добавили варёную гречку, смешанную с обжаренными луком, морковью и грибами. Сказочная вкуснотища!
К этому блюду добавьте салат из свежих овощей и мягкого сыра, заправленный постным маслом и щедро посыпанный душицей, да взвар из фруктов. На десерт же пирог с ягодами и местным джемом… В общем обе мои любимые женщины с нескрываемым восхищением и любовью наблюдали за тем, как браво я расправляюсь со снедью.
За столом мы практически не поднимали тему войны, не считая рассказа о нашем с Дунишей знакомстве. При этом девушка гордо и счастливо описывала подробности схватки, которых я уже и не помнил. А матушка с нежной гордостью смотрела на меня и говорила: «да, он у меня такой». Потом поймала настороженный взгляд замолчавшей Дуниши и тут же поправилась: «у нас, у нас, родная ты моя!».
В основном же Дуниша рассказывала о своей семье и Бискайи, мама – также о семье, о России и немного о моём отце. Я только удовлетворённо слушал их женское щебетание…
Вечером мы вышли на веранду и мирно общаясь, провели там время до глубокой ночи. Закатный Гибралтар был наполнен запахом моря, а воздух был очень тёплый: не жаркий, не чуть прохладный, а именно тёплый, мягко обволакивающий.
…Я неохотно вспоминал подробности боевого пути. Правда, уже не врал, так ведь и шрамы то не скроишь! Мельком помянул о фактической гибели группы «дроздов». Ни раздавленного капитана, ни мясорубки на Пингаррон, ни пулемётной «вилки» в которую меня брали баски, ничего этого в моём рассказе не было. Но и того, что было, хватило, чтобы маме стало плохо. Только последние мои слова будто окрылили её:
– Мы возвращаемся домой…
…В Гибралтаре не было строгого учёта военных. По крайней мере, как только я приоделся в цивильное, с расспросами уже никто не приставал. Пассажирских кораблей во Францию не было, однако выросший в порту Марселя, я знал что и где искать, и какие вопросы задавать. Небольшое судно, капитан которого, очевидно, не гнушался контрабандой, через два дня отплывало во Францию. И что важно, путь держало в Тулон. Ведь говоря маме о доме, я, к сожалению, говорил не о России, но уж тем более и не о Марселе.
За эти два дня мы рассчитались за жильё и завершили любые возможные дела в городе. Их было не так и много. Больше времени я провёл, гуляя с женой по Гибралтару, посетил вместе с ней в один день театр, в другой кино. Нам очень понравился местный парк, а ещё больше укромный пляж километрах в трёх от порта. Там мы с Дунишей от души накупались, наслаждаясь свежестью моря и отсутствием зевак.
Мне было интересно – а буду ли я вспоминать Зои? Ведь именно с ней я провёл так много счастливых и весёлых минут, плескаясь в морской воде… Нет, не вспомнил. Жена полностью захватила и моё тело, и сознание, и видимо, даже память. Ну и пускай!
Закат мы встречали вместе, совершенно особенно чувствуя этот волшебный момент: когда море будто поглощает солнце… Я понял, что отныне подобные мгновения должен (и буду!) переживать лишь с Дунишей. Ну, и может ещё с детьми. Ведь они у нас точно появятся!
Перед отплытием я также закончил все свои коммерческие дела.
Мелкие драгоценности, как мы и условились с «дроздами», были достоянием моей мамы. Но вот деньги и более крупные вещи, – те могли понадобиться моим товарищам. Ведь Владислав Михайлович мог просто не восстановиться после травмы головы, а Илья Михайлович был ранен, когда мы расставались. Но даже и та треть средств, которую я забрал, вполне могла обеспечить новую жизнь хотя бы в первое время. Своим соратникам в банке я оставил письмо, предупредив служащих о возможном их появлении. В том же месте, где жила мама, оставил секретное послание, которое адресовало бы их в банк.
Кажется всё.
…………………………………………………………………………………………..
Мы уплывали на рассвете. Несмотря на раннюю пору и утреннюю свежесть, пока берег был виден с борта корабля, мы с женой смотрели на землю удаляющейся Испании.
Она покидала свой дом, теперь уже общий дом, частью которого подспудно считала себя. Впереди же её ждала неизвестность, сдобренная лишь надеждами на лучшее, да присутствием мужа. И её волнение, желание как-то проститься с родиной было объяснимо.
А что я? Моя жизнь разительно изменилась за последние полгода, я стал совершенно иным человеком. Впереди меня и мою семью ждала новая жизнь, и я надеюсь, она будет гораздо более благополучной.
Рядом со мной стоит любимая женщина, и, несмотря на все ужасы, что мне пришлось здесь пережить, я был благодарен Испанской земле. Она закалила меня, позволила обрести свою веру и свой путь, а главное – подарила любовь. И как бы я не хотел её покинуть, сердце сжималось от невыраженной грусти.
Прощай, же, страстная в любви и ненависти Испания. И поскорей уже обрести тебе мир, ведь ты этого заслуживаешь…
Эпилог
Никита и его ближние покинули Испанию. Для них кошмар гражданской войны остался в прошлом. Но страна, охваченная братоубийственной войной и интервенцией, продолжила истекать кровью.
…В тот момент, когда возлюбленные бросали прощальные взгляды на удаляющийся Гибралтар, под Мадридом на земле и в воздухе кипело жестокое сражение. Республиканцы начали наступление на группировку генерала Варелы (ещё когда эмигрант выздоравливал в Очандиано), охватывая её с севера (наступая на Брунете) и с юга (выдвигаясь из предместий Мадрида). Это были отборные части, после Харама и Гвадалахары верившие в свою победу.
