Книга Эмигрант. Испанская война - Даниил Сергеевич Калинин

мы вышли с документами от главврача, отец жены будто перешёл на новую ступень ярости: он мертвенно побледнел и не произнося ни слова, жестом пригласил меня в свой кабинет. Честно сказать, идя следом за ним, я попеременно напрягал затёкшие мышцы, пытаясь их размять: был уверен, что баск на меня накинется. Однако, он начал свою партию вполне миролюбиво:

– Ты добился своего и опозорил мою семью. Но что дальше? Через неделю ты вернёшься, отправишься на фронт, – и кто даст гарантию, что ты выживешь? Ты подумал о Дунише? Подумал о том, что с ней будет, когда она останется вдовой русского? Да даже не вдовой. Баски не признают брак, заключенный наваррским офицером, а не священником.

– Да, я подумал. Мы не вернёмся.

Айнгеру удивлённо воззрился на меня.

– И что же ты сделаешь, дезертируешь? Подашься к республиканцам? И будешь рисковать при этом моей дочерью?

– Нет, зачем. Я устал от вашей войны. Всё что я увидел и узнал на этой войне, заключается в том, что правые и виноватые есть с обеих сторон. Что обе стороны прикрываются высокими идеалами, но на деле ведут борьбу за власть. Может я и не прав, и коренным испанцам эта война видится по-другому. Но я, повторюсь, от неё устал.

– И каков же твой план?

– Он весьма прост. Когда наша группа добровольцев приехала в Испанию, мы оставили немалые средства на счету в банке, доверив его моей матери. Практически все мои соратники погибли, и я заберу лишь свою долю, но она итак будет немалой. Нам хватит этого на первое время. Пускай не безбедно, но точно неголодно жить будем. И не в Испании. Думаю, Франция понравится Дунише.

Айнгеру внимательно посмотрел на меня. В его взгляде более не читалось неприязни.

– Увезёшь её отсюда? Может это и к лучшему… Во Франции нет войны, и вряд ли кто посмеет на неё напасть… А ты, я уже вижу, сможешь защитить Дунишу. Ответь на последний вопрос: ты любишь её?

– Всем сердцем. Она самое лучшее, что случилось в жизни.

– Что же. В это я охотно верю. Тогда я попрошу извинить меня за мою несдержанность и грубость. Отцовский страх за дочь затмил мои глаза, я не хотел слушать и не слышал. Вы же всё-таки пошли против родительской воли, но порой такое совершается ради большой любви. И чтобы вы не были преступниками в этом понимании, мы с матерью дадим вам родительское благословение.

…Оказалось, что у Дуниши в семье есть ещё младшие брат и сестра. До вечера у нас было достаточно времени, и мы провели его в её доме. Айнгеру настоял на том, чтобы мы устроили брачный пир и пригласил соседей.

Мария (мама, довольно молодая ещё женщина), была ужасно расстроена и ни в какую не хотела отпускать дочь. Лишь разговор с Айнгеру удержал её от «излишнего волнения». Но всё равно, тёща весь день была бледнее белого полотна.

И сама Дуниша в какой-то момент, возможно, засомневалась и испугалась разительных перемен, наступающих в её жизни. Её легко было понять: ночью была романтическая сказка и волшебное прощание с любимым, которое должно было навечно остаться в памяти. Утром сказка стала реальностью, а любимый – мужем. Но вот вечером её ждало расставание с семьёй, дорога – и новая, ещё неизвестная жизнь. Конечно, ей было не по себе.

Пришлось отозвать в её сторону:

– Милая, свой выбор ты сделала тогда, когда ночью сбежала из дома. Но поверь, это расставание будет не вечным. Война когда-нибудь закончится, границы откроют, и мы обязательно приедем к твоим родным. А сейчас я увезу тебя отсюда. Ты покрестишься в Православие, мы венчаемся и станем настоящей семьёй. А потом Франция! Мы обязательно побываем с тобой в Париже: Енисейские поля, Эйфелева башня… неужели ты никогда не хотела это увидеть?

Девушка с надеждой посмотрела на меня. Её грустные глазки на мгновение прояснились. Затем она нежно погладила меня, крепко прижалась… Конечно, разумом можно многое понимать, однако сердце предчувствовало расставание с близкими. Но ничего, грусть расставания пройдёт, и у неё теперь уже будет новая семья.

…Свадебный пир был по-военному скромен, а наливок и вина было больше, чем тарелок с едой. Однако на столе был и припрятанный хамон, и свежеиспечённая тортилья, и свежие овощи. Плюсом шли консервы, мясные и рыбные.

Было поднято много тостов за молодых, за здоровье их будущих детей, за родителей молодожёнов. В какие-то моменты было грустно, иногда весело. А в целом, всё прошло очень хорошо и душевно.

Однако всё кончается, кончился и наш свадебный пир. Пришло время расставания.

Айнгеру крепко пожал мою руку, а потом, не удержавшись, обнял. Дочь он наставлял во всём слушаться мужа. Мария молитвенно просила меня беречь Дунишу и заботиться о ней. Сама же девушка долго прощалась с матерью. Очевидно, последняя была для неё самой близкой в семье, и являлась, в том числе, близкой подругой. Маленькие только бегали вокруг, неспособные осознать, что сестра уезжает на очень и очень долгое время.

Но вот и поезд. Для нас с девушкой был выделен крохотный закуток с единственными, узкими нарами, рассчитанными на одного человека. Ничего, в тесноте, да не в обиде. Молодым мужу и жене наоборот пристало спать как можно ближе.

Нам выдали форму, и начальство прямо заявило о том, что раз мы заняли места санитаров, то обязаны выполнять все их обязанности в полном объёме.

Ничего, справимся. Лишь бы быстрее попасть в Гибралтар.

Глава двадцатая. Дорога к новому дому

Мерный перестук колёс убаюкивал не хуже, чем материнская колыбель. Мы уже практически приехали. Но как же нелегко дался нам этот путь…

…Я всегда пренебрежительно относился к санитарам. Нет, они помогали эвакуировать раненых, а некоторые, особо героические личности, вытаскивали ребят прямо из-под огня. При этом зачастую погибая вместе с теми, кого пытались выручить. Но таких на фронте были единицы, – тех, кого солдаты искренне уважали.

Основная же масса в бою не участвовала и подвигами не блистала. Потому и заслуживала у фронтовиков снисходительное, если не сказать презрительное отношение. Однако в поезде, я по-иному взглянул на обязанности санитаров.

Я, как молодой и сильный мужчина, участвовал в тех операциях, когда раненых необходимо было держать силком. И хотя мне довелось повидать до того уже много фронтовых ужасов, операционная мне запомнится надолго. Ночью мне снятся крики тех, кого резали живьём на хирургическом столе…

В поезде стоял ужасный запах гноя, крови и мочи. Один этот «аромат» способен был сбить с ног. И в течении нашей поездки я много раз пожалел, что выбрал для себя с Дунишей именно этот путь, хотя он и был самым безопасным и быстрым.

Но на долю моей молодой жены выпали не менее, а порой и более жесткие испытания. К примеру, многие раненые не могли сами вставать, и им приходилось подавать «утки», что входило в обязанность санитарок. Конечно, это естественно, но от того не менее отталкивающе. Более того, многие санитарки не стеснялись ложиться под «больных»; моей жене также поступали различные «предложения».

Когда она прибежала ко мне вся в слезах и срывающимся голосом рассказала о пристающих, я чуть не наделал ошибок. Взять себя под контроль удалось лишь тогда, когда обидчик уже валялся на полу в крови (от моих ударов и раскрывшихся ран), а меня обступили «выздоравливающие». Но их пыл охладил тот факт, что я сам оказался фронтовиком и защищал право мужа.

Далее последовало разбирательство с начальством, в ходе которого мы получили первое и последнее предупреждение.

Но теперь всё это было уже практически в прошлом. В трёхдневной поездке (состав регулярно делал остановки) были и свои положительные моменты. К примеру, вид крови и смерти оказался отличным афродезиаком. И когда мы с Дунишей оказывались вдвоём в нашей крохотной каморке, наши нервы восстанавливались простым и очень жизнеутверждающим способом. Порой мы даже не успевали снять одежды: столь жадно накидывались друг на друга; невольные стоны и даже крики стали темой замечаний (и обсуждений) со стороны дежурного персонала. После чего Дуниша ещё полдня ходила пунцовой от смущения, а мужчины