Книга Срезающий время - Алексей Борисов

Вскоре мы подъехали к поселку. Околица была дивно красива среди той тишины, которая здесь царила. Тут не чувствовалось горя, не слышалась суета жизни, только свободные птицы, щебетавшие без умолку, да густые заросли кустов, буйно разросшиеся и забывшие человеческую руку. Но удивление вызывало не это, а десяток черепов, насаженных как набалдашники на плетень крайнего дома, на одном из которых восседал крупный ворон.

– Иван Иванович, – обратился я, – помните найденные у покойного Арещенкова бумаги?

– Окровавленные? С письмом о получении новой партии ассигнаций в монастыре под Величками и прочей белибердой?

– Да, эти самые.

– Сразу скажу – невыполнимо! – Поручик понизил голос и произнес с сожалением: – Я давно понял, что жизнь без приключений для вас слишком пресна, но, даже несмотря на лихость моих парней, ваши скорострельные револьверы и улучшенные штуцера нам не одолеть охрану за стенами монастыря. Вспомните, в письме сообщается, что в усиление кирасир полковника Мезьо будут направлены егеря пятого полка полковника Курнаковского, у командира которых и следует получить сундук. Вы сами мне это читали. Я даже боюсь представить, сколько там будет народа.

– А не надо представлять, – сказал я, – надо точно знать. А точные данные вычитываются из расчетов самого Арещенкова, который снова взялся обеспечить всю эту кодлу дамами с низкой социальной ответственностью и на обратной стороне письма, не стесняясь, прикидывает, как бы на этом урвать копейку.

– Не понял, какие дамы?

– Из борделя, Иван Иванович.

– Тьфу! Так бы и говорили сразу, что…

– Поручик, – перебил я, – это устойчивое словосочетание, дабы не обидеть представительниц слабого пола. К слову, у покойного были явные задатки коммерсанта. Он надеялся, что соотношение одна к трем устроит все стороны. В прошлый раз обошлось большим составом.

– Обождите, – воскликнул Полушкин и схватился за голову. – Как все просто! Это получается где-то тринадцать-пятнадцать человек… Проклятье! У нас кареты с казной настоящие волкодавы сопровождают, думаю, у французов не хуже. Даже если засаду сообразить, все равно много.

– Для нас, Иван Иванович, но не для Збышека. Если у этого почитателя вольницы пять десятков сабель под рукой, в чем я сомневаюсь, то у него есть хорошие шансы одолеть инкассаторов. Вернее проредить, а дальше в дело вступим мы.

– Допустим, – стал вслух размышлять Полушкин, – мы расскажем Збышеку, что отряд французов везет сундук с деньгами. Он же не знает, что ассигнации фальшивые, и мы ни капельки не соврем.

– Все верно, Иван Иванович, – подтвердил я.

– В таком случае я знаю, как найти Збышека. Василь Фомич! – Полушкин высунулся из ландо. – Распряги-ка, братец, лошадок, да айда со мной к переправе.

Поручик вернулся спустя пару часов, немного пьяным, но с довольным выражением на лице и юношей жуликоватого вида, назвавший себя Яныком, который и обязался показать дорогу к Збышеку. А утром, дабы проводник оставался в неведенье, нам пришлось разделиться и менять маршрут.

Казалось, что наши люди не знали усталости, и восемьдесят с хвостиком верст за один день мы стали воспринимать как само собой разумеющиеся. Пять суток! Пять чертовых суток постоянного движения с короткими перерывами и сменой лошадей, где только возможно и по любым ценам. Однако справились.

Еще вчера мы пробирались под моросью, в наступающей темноте через поле высокой ржи или ячменя, в сторону монастыря. Смоченные дождем колосья буквально обвивали нас, стараясь задержать хоть на мгновенье и не выпустить на еле заметную под мутным светом луны узкую тропинку. Нам оставалось утешать себя только тем, что кошмарная дорога когда-нибудь кончится, как и эта необозримая равнина колосьев, волнующаяся как море. Наконец, стены монастыря, которые я уже начал потихоньку проклинать, показались на горизонте.

На мой взгляд, было совершенно бесполезно пытаться отыскать в этой обители некий налет монастырской грусти, присущий той же Тихоновой пустоши под Калугой. И дело вовсе не в различиях конфессий, просто здесь не одно столетие больше уповали на себя, нежели на силы свыше. Здесь не рождались элегии. Не обнаруживалась тоска по мирскому в окрестностях гор или долин, где царили безмолвие и уединение. Я не увидел здесь лесных чащ, в которые могли уходить старцы в поисках более полного, чем в келье, уединения. Не было тут и поляны с родником и лечебными травами, где можно поставить хижину или отрыть землянку и выложить крест из камней для отшельника и, ущемляя плоть питаться исключительно орешками и корешками. Напротив, здесь все было подчинено заботе о людях. Вокруг монастыря стояли добротные амбары для зерна, в курятниках едва вмещались наседки. Чуть подальше – цветущий огород, где все благоухает, все дышит изобилием: тут хватит, чем наполнить горшки, котлы и сковороды целой общины. В огороде этом ухожено и нарядно, как в саду: уютные дорожки проложены вдоль душистых грядок земляники, окруженных тенью грушевых деревьев. За воротами – каменный ток, гладкий, чистый, из больших известняковых камней, поставленный на века, с хорошо сложенным и хорошо продуваемым овином; в нем так просторно, что мелкие птахи летают внутри, как под открытым небом. И, наконец, на всей равнине, вплоть до далеких соляных копей, волнуются тучные нивы. Здесь и там расположились поля ячменя, темнеют разросшиеся вьюны хмеля, радуют глаз ореховые рощи, посевы льна по краям оросительных канав, сенокосы, зеленые выпасы для скота… Святые Лаврентий Бриндизийский и Франциск Ассизский прокляли бы такой монастырь и бежали бы отсюда без оглядки, как от воплощенного греха! Зато заблудший путник с радостью остановится здесь, да хоть и на всю оставшуюся жизнь.

Внутренность дома являла тот же мирской уют со своими достоинствами и некоторыми недостатками, за которыми не всегда удавалось уследить. Слой пыли стыдливо покрывал библиотеку, куда редко-редко какой-нибудь каноник, прикованный к креслу ревматизмом или нарушением в эндокринной системе, посылал за записками Роберто Белармино или за «Духовными упражнениями» Игнатия Лойолы. Обычно ученые монахи обметали пыль, проветривали, следили за влажностью, каталогизировали, надписывали этикетки или просто помечали мелком – но только не в библиотеке, а в пивном погребе! Просторные кельи с белыми потолками выходили окнами на залитые солнцем поля, откуда в них вливалось дыханье надежных земных благ. Лучшая комната, предназначенная для самого важного дела, – трапезная с широкими балконами, где монахи, сытно поев, могли, согласно традиции, смаковать после обеда сидр или иной светлый нефильтрованный напиток, икая и пошучивая, дышать свежим воздухом и слушать пение соловьев, гнездящихся на платане во дворе.

Когда это жилище из монастырского сделалось мирским? Сдается мне, оно и раньше было создано для мирской суеты, когда под вывеской креста и Матери Божьей Покровительницы, один предприимчивый аббат стал торговать солью, и жизнь, какой тут жили обитатели, с тех пор стала прекрасной, освобожденной от противоречия между светским и духовным укладом, и потому гармония ее являлась совершенной. А то, что за постой упросили талер, так оно и понятно – привыкли здесь жить на широкую ногу. Я не в обиде, у меня этих бумажных талеров десять пачек, а Полушкин уже привык, что в походе приходится руководствоваться девизом: цель оправдывает все затраты. Да и пес с ним, с эти талером. Зато искупались, выспались и отдохнули на славу. Заодно и вина прикупили.