Книга Школа выживания - Марина Ефиминюк

— Я говорю о том, что темная руна изменила твой дар, он сильнее. Созидательность и агрессивность магии увеличились в равной степени.

— Поэтому у меня получилось пробудить темную руну?

Конечно, о том, что руна не только пробудилась, но и переместила меня в параллельный мир, я не рассказывала, но даже упоминания, что нарисованный в абрисском сборнике символ ожил, в прошлый раз привело в профессора в большое возбуждение.

— Пока ты привыкнешь, могут возникать неприятности, но конце концов, боевые маги тоже сживаются с перерожденным даром. Проблема заключается в том, что свет может и дальше набирать силу.

Готова поспорить, у меня вытянулось лицо.

— Хотите сказать, есть вероятность, что я сама превращусь в боевой артефакт?

— К сожаленью, я не специалист в воздействии темных рун, но мой коллега из столицы как раз изучает взаимодействие светлой и темной магии, тебе стоит показаться ему.

— Ясно.

Яснее всего стало то, что мне придется рассказать отцу о темной руне, ведь оправдать свое появление в столице и счет из кабинета здравника нелепым «взбрело в голову» вряд ли удастся. Иногда в проницательности папа не уступал дознавателю, хотя со стороны казалась рассеянным.

— Я сегодня же отправлю письмо в столицу и опишу твою проблему, — предложил, между тем, здравник. — Моего коллегу зовут Оливер Вудс.

Сердце споткнулось.

— Простите, господин здравник, как вы сказали? — оторопело вымолвила я. — Оливер Вудс?

— Да, он абрисец в пятом поколении, потомок первых переселенцев. Темные руны, в некотором роде, его стихия.

Казалось, что подо мной плыли и пол, и стул, и все здание.

— Но разве он сейчас не в Кромвеле? — Я настаивала, как упрямый ребенок, хотя уже знала уродливую правду.

— Это невозможно, Валерия, — мягко улыбнулся здравник. — Господин Вудс много лет прикован к инвалидному креслу и никогда не выезжает за городскую стену.

Он потянулся к одной из деревянных рамочек, стоявших на столе, и повернул в мою сторону. На подкрашенной водными красками гравюре были изображены несколько мужчин в мундирах Королевской Здравницы, а в центре на деревянном инвалидном кресле сидел худой лысый человечек с ногами, накрытыми клетчатым пледом.

Мир замер.

В ушах зашумела кровь. Перед мысленным взором появилось красивое породистое лицо, ледяные глаза, крепко сжатые губы. В нашей мансарде жил Кайден. Конечно, он. Теория абрисских близнецов — полная чушь, а люди, в нее верящие, наивные идиоты.

Почему я позволила себя обмануть?

Снова.

Тело охватывало оцепенение. В груди ныло, ломило руки и пальцы. В первый раз, когда мы расстались, меня мучила только обида, а теперь стало нестерпимо больно, как будто в сердце засела заноза, ведь Кайден появился в тот момент, когда я уже была влюблена в воспоминания о нем.

Профессор давал наставления, но смысл не доходил до моего сознания. Не вспомнила я и о том, что в приемной ждал Тин, и сильно удивилась, когда он вскочил с кресла, рассыпав по полу лежавшие на коленях бумаги. Не заметила и дороги домой. Машинально отвечала на вопросы, согласно кивала на план ехать вместе к столичному профессору, тому самому, чьим именем назвался мужчина, разрушивший мой светлый мир.

— Прощай, Кайден.

— Прощай, Лера.

— Давай, больше никогда не встречаться…

Еще одна ложь.

В дверь постучались. С удивлением я обнаружила, что по-прежнему, как и на приеме в здравнице, одета в длинное закрытое платье с белым воротничком, делавшее меня похожей на гувернантку, и мелко шинкую кочан салата, а на очаге кипит почти готовый суп.

Снова раздался сдержанный стук. Отложив нож и обтерев руки о полотенце, я открыла, понимая, кого увижу. На веранде стоял Кайден Оливер Вудс, притворявшийся университетским преподавателем и хорошим человеком. Он был одет в костюм и дорогое пальто, в руке держал портфель, с которым появлялся на лекциях.

Некоторое время мы смотрели глаза в глаза. Казалось, он догадался, что я уже обо всем узнала.

— Ты голоден? Я варю суп.

Он кивнул.

Пока я, едва не раня пальцы, кромсала салатные листы острым ножом, гость разделся. Сняв пиджак, закатал рукава рубашки и принялся мыть руки в кухонной раковине. Он вел себя, как дома, и не задавал вопросов.

— Здравник сказал, что я здорова. Зря навела панику.

Он промолчал, но даже на расстоянии я различила облегченный вздох.

— Ты оказался прав, — продолжила я. — Дело было в старом очаге, а в артефакте нашлась ошибка. Неправильно вывела вязь рун, и случился взрыв. В последнее время мне совершенно не удается сосредоточиться на учебе.

— По-моему, ты слишком сосредоточена на учебе, — его голос звучал мягко.

— Думаешь? В таком случае, можно мне не сдавать эссе?

— Нет.

— Так и знала. В тирании адептов ты дашь фору моему отцу.

— В чем провинилась капуста? — услышала я над самым ухом и от неожиданности даже вздрогнула.

Он подошел абсолютно бесшумно, как обычно без раздумий вторгнувшись в личное пространство, а теперь заглядывал мне через плечо.

— Это салат.

— За что ты его наказала?

Я кашлянула, пытаясь избавиться от вставшего поперек горла комка.

— Слушай, господин преподаватель, не обижайся, но ты стоишь слишком близко, — пробормотала я, поведя плечами.

Но Кайден придвинулся еще теснее, не оставляя между нами даже крошечного пространства. Неожиданная близость мужского тела заставила затаить дыхание. Его руки уперлись в столешницу, заключив меня в ловушку. Выпустив нож, я замерла.

— Я думал, свихнусь, — щекоча дыханием, прошептал он на абрисском языке, и по спине побежали мурашки. — Слава богу, что все хорошо.

В параллельном мире верили в единого бога, всевидящего и могущественного, ему молились и приносили жертвы. На мой взгляд, теветские Светлые духи были куда как человечнее, считалось, что они все когда-то являлись людьми.

— Ты ведь помнишь, что я понимаю абрисский? — тихо произнесла я, ниже склоняя голову. — Почему мне так сильно хочется промолчать? Такая жалкая.

— Говори.

— Сегодня на столе у здравника стоял портрет настоящего Оливера Вудса. Он калека в инвалидном кресле.

Кайден отошел от меня. Его молчание казалось невыносимым.

Воздух сгущался от напряжения. В кастрюле кипел суп, растворялись в кашу клецки, и этот звук булькающего варева был совершенно неуместен. Рассматривая мелкую стружку салата на разделочной дочке, я до побелевших костяшек сжимала край столешницы. Чтобы голос звучал ровно, без истерики или укора, приходилось прикладывать усилия.