Книга Амальгама счастья - Олег Рой

Он помолчал, словно давая племяннице время для оправдания, но на сей раз она не проронила ни слова, и Сергей Петрович продолжил:

– Он позвонил мне вчера. Рассказал, что именно будет сегодня в московской прессе, советовал не пропустить… – И дядя криво усмехнулся. – Оцени, кстати, Дашенька, мою деликатность – я не стал разыскивать тебя сразу, мгновенно, по горячим следам, не поверил этому мерзавцу – тем более что он уверял, что тебя нет в городе… Но главное в том, что я хотел подождать, удостовериться, надеялся, что все это клевета, как ты и пыталась мне тут доказать. Увы – все оказалось в точности так, как и предупреждал Антонов. В газетах и в самом деле появилась информация, в том числе глубоко семейная, интимного характера, которой вряд ли могли владеть широкие массы и которая могла исходить только от тебя. Ты действительно не пожалела ни бабушкиного доброго имени, ни наших доверительных с тобой отношений, вывернув всю финансовую подноготную Плотниковых и Бахметевых – вплоть до перечисления ценностей, которыми мы владеем на вполне законных основаниях… Ты бросила тень на все, чем мы жили, на наше семейное доверие друг к другу и к умершей матери, намекнув, что бабка оставила тебе Фонд только потому, что ты единственная способна продолжить ее доброе дело и не разворовать, не загубить, не опошлить идею Плотниковых… И ты еще издевалась, когда спрашивала меня тогда, на кухне, не затрагивают ли моих интересов бабкины распоряжения насчет тебя, а я-то, дурак, вполне искренне обсуждал с тобой только это дурацкое зеркало… О господи, да как ты только могла!

Его передернуло так откровенно, так явственно, что Даша почувствовала, как стыд волной заливает ее лицо, и невольно ощутила себя действительно виноватой. Все это было так чудовищно, так грязно, так постыдно, она, в сущности, так понимала чувства, обуревавшие сейчас ее родственников, что и в самом деле посчитала себя ответственной за происходящее. Какая, на самом деле, разница – сама она инспирировала всю эту возню в прессе или это сделал Игорь благодаря ее наивности, доверчивости и неумению договориться с ним? Ведь когда-то она действительно много рассказывала ему о своей семье, чем он и не преминул теперь воспользоваться; она допустила, чтобы письмо Веры Николаевны попало в чужие руки; она, наконец, тянула, откладывала разговор и с ним, и с дядей до последнего, надеясь, что все как-то утрясется само собой, ее приятель одумается и у нее будет время разобраться во всей этой запутанной истории… Да к тому же ее сердце, ее мысли были так переполнены Зеркалом, собственными чудесными путешествиями, вновь обретенной загадочной, непонятной любовью, что все прочее казалось ей несущественным… «Вот и получай теперь, – с ненавистью сказала Даша сама себе. – Нет, верно сказал кто-то, что за глупость после двадцати пяти лет следовало бы установить уголовную ответственность! Получай!..»

* * *

Видимо, Дашино лицо столь красноречиво выражало сейчас владеющие ею чувства, что даже Сергей Петрович ощутил нечто вроде брезгливого сожаления к этой дурочке, так неумело, так непрофессионально занявшейся в данном случае «связями с общественностью»… Уже немного спокойнее он закончил свою обвинительную речь:

– Но самое гадкое, как ты догадываешься, даже не в этом. Отвратительней всего оказалась ваша пропозиция, которую Антонов имел наглость сделать мне, не забыв упомянуть при этом, что все переговоры я должен вести только с ним, а не с тобой – нет, каков нахал, а?! Он еще будет диктовать мне, с кем я должен обсуждать свои собственные дела…

И дядя вновь так разволновался, что сигарета выпала у него из правой руки, а левой он вдруг начал потирать ту сторону груди, за которую обычно при сильном стрессе хватаются сердечники «со стажем»… Впрочем, на сей раз он успокоился довольно быстро.

– Итак, если я правильно понял, ты готова немедленно передать мне, как нынешнему главе семьи, все права на управление Фондом, подписать все соответствующие документы и даже в ближайшее время обеспечить в респектабельной прессе необходимую информацию на сей счет (разумеется, вся информация – только после моей цензуры и под нужным углом), если я… ну, скажем так, немедленно выплачу тебе и твоему любовнику весьма круглую сумму наличными. Правильно?

И Сергей Петрович пристально, испытующе взглянул на свою родственницу. Может быть, если бы Даша находилась сейчас в ином душевном состоянии, то заметила бы даже некоторое облегчение в его глазах, после того как самое трудное было сказано. Заметила бы она и то, что на самом деле действительно грязное, шантажистское предложение Игоря, при всем видимом отвращении дяди к этой стороне дела, казалось ему все же, может быть, наилучшим, хотя и крайне дорогостоящим выходом из той пучины позора и морального унижения, куда они все угодили. Но девушке было сейчас не до анализа. Голова ее болела, словно сдавленная жестоким огненным обручем. Она была по-настоящему раздавлена, уничтожена, смешана с грязью. И никакие попытки оправдаться уже ничего не могли изменить в ее судьбе…

Словно не замечая ее молчания, Плотников задумчиво, уже разговаривая практически сам с собой, протянул:

– Ну разумеется, это будет непросто… Мать позаботилась о защите завещания. Но если поможет Андре…

Дашин мозг, который, казалось, вот-вот лопнет от разламывающей, дикой боли, невольно отреагировал на незнакомое имя, и она вопросительно подняла на дядю измученные, запавшие глаза. Тот снова поморщился:

– Не притворяйся же, детка (Даша вздрогнула, услышав из его уст уничижительно-ласкательное прозвище, которым до сих пор позволял себе называть ее только Игорь, – и эти два человека окончательно слились в ее усталом сознании в одного врага, ведущего на нее охоту). Не хочешь же ты сказать, что ты, глава и управительница богатейшего Фонда, не знаешь имени собственного адвоката? Так вот, у меня тоже есть для тебя сюрприз – хотя, конечно, он слабоват по сравнению со всеми теми подарочками, которые преподнесла мне ты…

Сергей Петрович улыбнулся – впервые за все время их встречи, быстро набрал на мобильном телефоне несколько цифр и вполголоса произнес в трубку пару слов по-французски. Даша не расслышала, не поняла, о чем шла речь, хотя она знала язык практически в совершенстве, сейчас она не могла вникать в разговор. Девушка вся была поглощена одним-единственным желанием, ей нужно было только одно: уйти отсюда. Все, что угодно, только прочь от всего!

Кажется, дядя говорил еще что-то, все время нервно оглядываясь по сторонам, но Даша уже позволила себе не слушать. Все было кончено – так не все ли равно, какая фраза будет последней?.. пусть он делает что хочет. Пусть они все делают что хотят. Она готова была подписать любые бумаги, хотя толком даже не поняла, о чем конкретно, о каком отступном и каких правах идет речь. Кажется, Сергей Петрович хочет сам управлять Фондом?.. Но она не просила у бабушки никаких привилегий, никакого наследства… Ах, бабушка, бабушка, что же ты наделала?! Зачем?!

Она, как слепая, ничего не видя из-за мутных слез на ресницах, нашарила сумку на мягком бархатном диванчике рядом с собой и неловко стала вылезать из-за стола. Ни грации, ни легкости, ни присущего ей природного изящества не было теперь в этой женщине; только слабость, прибитость и безмерная усталость, гнущая ее к земле, как тяжелый, переполненный горем, а не зерном, колос…