Книга Ключ к полям - Ульяна Гамаюн

– Дождь закончился, – сказала ему Жужа и вернулась в дом.

Тузик, широко расставив мускулистые лапы – Колумб, приближающийся к мнимой Индии, – с интересом обозревал преображенную дождем Вселенную и свой лучезарный лик в глубокой и бесконечной, как Атлантический океан, луже. Воробьи тоже обозревали, и тоже свой лик, не забывая при этом таскать из грязной Христофоровой миски хлеб. Подняв руку в лучших вест-индийских традициях, я нырнул в дом.

Не расставаясь с одеялом, как доблестный рыцарь со своим щитом, Жужа бродила по комнатам. Я вкрадчивым призраком развевался у нее за спиной, ничего не узнавая и пугливо зыблясь. Она с тихой решительностью отворяла дверь за дверью, всматривалась в ороговевшие прелести очередного алькова, словно что-то про себя решая относительно его природы. Осенняя сырость уже просочилась сквозь свои тайные лазейки в комнаты и хлюпала под ногами. Паутина седела по углам волглыми, ажурными прядями. Диваны, стулья, набухший временем и утварью буфет (каждая чашечка – в отдельной бумажной люльке, чайник спеленат по-особому: чепчик и младенчик – отдельно), трескучий и пустобрюхий книжный шкаф, тумбочки, трильяжи – я видел их сквозь снежные громады чехлов ясно, как человек, смахнувший набежавшую слезу.

– Так темно. Ты никогда не открываешь ставни?

– Открываю только у себя в спальне. В той комнате, где ты спала.

– А ты где спал?

– Рядом. На кухне, возле печки.

– А домовых не боишься?

– Они сюда не заглядывают. Здесь и без них нечисти хватает.

Мы были в большой, некогда светлой и шумной комнате.

– А почему вся мебель в чехлах? Прямо саваны какие-то.

– Это нежилые комнаты. Я их не использую.

– Мертвые.

– Может, и мертвые...

– Почему?

– Мне достаточно одной комнаты и кухни.

– Почему?

– Потому что достаточно.

– Ты не очень-то любишь свой дом. Эти комнаты выглядят так, словно их судили и признали виновными.

Я усмехнулся:

– Забавно, но так и есть. А дом этот, по большому счету, вовсе не мой. Я жил здесь в детстве.

– Странно. Обычно люди считают своим домом именно тот, родом из детства. Цветные сны, счастливые призраки прошлого...

– Годы, которые я здесь прожил, были далеко не самыми счастливыми в моей жизни. Призраки здесь с жутковатыми замашками, и показ цветных снов не входит в список их добродетелей. Мой настоящий дом – в центре. Был...

– Почему был?

– Ну, это длинная история. Если коротко – меня оттуда некоторым образом выжили.

– Значит, ты теперь бездомный.

– Да.

Подобрав одеяло, она склонилась над картонной коробкой, провела пальцем по ее пыльному хребту:

– А это что?

– Это книги. Купил с месяц назад и все никак не распакую.

– Полный ящик книг!

– Да, я давно не читал.

– Очень давно, судя по ящику.

Нарисовала смешную рожицу на пыльном картоне, взглянула на меня:

– Можно посмотреть?

– Пожалуйста.

Подоткнув под себя одеяло, Жужа уселась на пол, осторожно оторвала липкую ленту и, запустив обе руки в коробку, зашуршала ее бумажными внутренностями. Свет падал на нее сбоку, из наполовину зрячего окна – свет серый, пыльный, недоверчивый.

– Хочешь, я включу свет?

– Нет, не надо. Ненавижу электрический свет. Электрическая каторга.

Я хмыкнул, прижал плечом карандашную отметку на двери – «Женя, 163 см, 20.07.90» (счастливый призрак прошлого?). Жужа, чуть ли не с головой забравшись в коробку, затеяла там сама с собой бойкую и невразумительную дискуссию.

– «А мистер Оппенгейм наследует землю», «В четыре минуты. Поваренная книга Чарльза Эрроуби». Вот это да! Неужели «Молчальник»! Та-ак. «Потешная гора», «Стол находок». О! «Альбиносы в черном»! Дашь почитать? – Кудлатая голова показалась на поверхности.

– Бери.

– Вэри дякую. Смотри-ка, сколько у тебя всего. Просто глаза разбегаются. Каэйро, Рейс, Кампос... О! «Бог лабиринта»! Ну ты даешь! И откуда только...

Жужа вынырнула с сиреневой книгой в твердом переплете. Прищурилась.

– Комнаты Винсента.

– Ладно, бери своих альбиносов, и пойдем.

Она послушно вернула книгу на место, прикрыла коробку и, подняв отложенных в сторону «Альбиносов», вышла из комнаты. Я посмотрел на карандашную зарубку прошлого, погладил ее и вышел тоже.

Потом я приготовил ей пышную и пенную, похожую на горячее сливочное мороженое ванну и сидел под дверью, вслушиваясь в бормотание – мороженого и начинки, одновременно. От еды Жужа отказалась наотрез: я с трудом навязал ей крепкий до черноты чай и всучил огромное зеленое яблоко.

– Я знаю, ты любишь Гулливерские зеленые яблоки.

– Как всякий уважающий себя лилипут.

– А как же Агата Кристи? Довольно крупная дама.

– А, старушка Агата. Ну, у нее были свои кровожадные, хитрющие лилипуты. Жаль, ты не догадался подать мне мое Гулливерское яблоко прямо в ванну.

– Хватит с меня кровавых историй, – криво улыбнулся я.

– Я тоже сейчас кажусь себе яблоком. Зеленым-зеленым и молодым.

– Как ты сказала? – По спине пробежал ледяной ток. Сердце, разбухая, застучало в висках.

– Зеленым яблоком... А что?

Ну конечно! Теперь я видел его в полный рост: глянцевое, тугое, зеленое яблоко из каменной комнаты.

– Ничего. Вспомнил кое-что. Так что там яблоко?

– Я себя чувствую яблоком после твоей ванны. Знаешь, как в сказке, после купания в парном молоке.

– Ну, тебе и без парного молока вроде еще далеко до старости.

– Нет. Я иногда физически ощущаю, как течет время – сквозь меня, мимо меня, и все впустую, бездарно. Я словно застыла, как эта муха в янтаре. Так ощущают время только старики.

– По-моему, старики вообще его не ощущают. А мушка симпатичная.

– Да, это подарок Бипа.

– Ты ведь... живешь с ним?

– Да. Я с ним живу, – посмотрела вызывающе – как хочешь, так и понимай.

Я прикусил язык.

– Говорят, – как ни в чем не бывало продолжала она, – что, если янтарь бросить в отравленное питье, он становится пепельно-белым. – И покосилась на чашку с чаем. Хихикнула.

– Ну и лицо у тебя. Я пошутила.

Мы устроились на веранде: Жужа, болтая ногой, на подоконнике, я – на полу, сторожить ветер у ее ног. Умытое солнце сочной дыней висело над крышами похорошевших домов. На декоративных, бог знает с каких времен сохранившихся дымоходах чирикали неуемные воробьи. Обманчиво-оживленная шевелюра вишни, рябая, желтая, молодцевато подкрашенная охрой на висках, бодренько и бесполезно звенела засохшими ягодами в проплешинах листвы. Легкий ветерок из открытого окна бегал по Жужиным волосам, стянутым в тугую блестящую гульку. Крыльцо, спрыгнув на тропинку, через пару шагов обрывалось старым садом, бездарно и несправедливо заброшенным. Сверху он напоминал забытую на берегу рыболовецкую сеть, вытащившую на свет божий вместе с водорослями, консервными банками и черепом бедного Йорика золотую рыбку. Ветвистая яблоня, опознаваемая по одиноким блесткам запоздалых плодов, прорастала вдруг лиловой бородой винограда, плавно вливающегося в кусты крыжовника; ладно скроенная слива в слепом экстазе сплелась с обрубком яблони; абрикосы, тоже опутанные вездесущими лапами винограда, заканчивались книзу ниагарской дымкой живучего кудрявого бурьяна. Я не переставал удивляться, какой хаос вокруг себя породил.