Книга Судьба российских принцесс. От царевны Софьи до великой княжны Анастасии - Елена Первушина

Но был ли он счастлив? «Положение, в котором провел свои юные лета Александр, — писал историк Богданович, — деля время между императрицей и стоящим тогда во главе оппозиции наследником престола, было весьма затруднительно и оказало неблагоприятное влияние на его характер. Нередко случалось ему, проведя утро на парадах и учениях в Гатчине, среди тамошних, большей частью необразованных и грубых офицеров, являться в тот же день в Эрмитаж, где двор великой монархини блистал столько же внешним блеском, сколько изящным обращением, умом и талантами избранных гостей ее. Необходимость применяться к тону столь различных обществ, взвешивать каждое слово развила в Александре уменье хранить тайну и вместе с тем скрытность, что впоследствии подало повод упрекать его в двуличии. Быть может, эти же обстоятельства поселили от самой юности в Александре недоверчивость к людям, что, мешая открывать истинное достоинство, неразлучное с скромностью, нередко побуждало его удостоивать своим доверием искательную бездарность либо лукавство, прикрытое личиною безлестной преданности. Подобно Екатерине, он более любил оказывать милости, нежели воздавать за заслуги».

«Мое положение меня вовсе не удовлетворяет, — писал Александр спустя некоторое время в письме к своему воспитателю Лагарпу. — Оно слишком блистательно для моего характера, которому нравятся исключительно тишина и спокойствие. Придворная жизнь не для меня создана. Я всякий раз страдаю, когда должен являться на придворную сцену, и кровь портится во мне при виде низостей, совершаемых другими на каждом шагу, для получения внешних отличий, не стоящих, в моих глазах, медного гроша… Одним словом, я сознаю, что не рожден для того высокого сана, который ношу теперь и еще менее предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или иным способом».

Екатерина женила Александра рано. Ему исполнилось всего лишь шестнадцать лет, когда в Петербург приехала его будущая жена — принцесса Луиза Мария Августа Баденская, дочь маркграфа Баден-Дурлахского Карла Людвига Баденского и Амалии, урождённой принцессы Гессен-Дармштадтской.

Психея выходит замуж за Амура

Амуру вздумалось Психею, Резвяся, поймать, Опутаться цветами с нею И узел завязать.

Прекрасна пленница краснеет И рвется от него, А он как будто бы робеет От случая сего.

Она зовет своих подружек, Чтоб узел развязать, И он своих крылатых служек, Чтоб помочь им подать.

Приятность, младость к ним стремятся И им служить хотят; Но узники не суетятся, — Как вкопаны стоят.

Ни крылышком Амур не тронет, Ни луком, ни стрелой; Психея не бежит, не стонет: Свились, как лист с травой.

Так будь, чета, век нераздельна, Согласием дыша: Та цепь тверда, где сопряженна С любовию душа.

Такими стихами откликнулся Державин на помолвку Александра и Луизы, которая, приняв православие, получила имя Елизаветы Алексеевны. Великий князь и принцесса были молоды и прекрасны, и с чьей-то легкой руки, возможно, самой Екатерины, все стали называть их Амуром и Психеей.

А что же сама молодая великая княгиня? Приехав из маленького немецкого княжества, конечно же, она была в смятении. «Когда, при въезде в городские ворота, мои спутники воскликнули: «Вот мы в Петербурге», то, пользуясь темнотой, я быстро взяла руку сестры, и, по мере приближения, мы все больше и больше сжимали свои руки: этим языком мы выражали чувства, волновавшие наши души», — вспоминала впоследствии Луиза.

Александр I

Через несколько дней после приезда она пишет матери: «Прежде всего мы приезжаем, затем поднимаемся по лестнице. Г. Барятинский, обер-гофмаршал, подает мне руку, и нам предшествуют два камер-юнкера. Они проводят нас через несколько комнат, мы подходим к закрытой двери, она раскрывается, моя сестра Фредерика и я входим, дверь за нами закрывается. Это была комната, в которой нас ожидала императрица. Я вижу ее; мне хотелось думать, что это она, но так как я не думала, чтобы она была там, я не хотела все-таки подходить к ней, опасаясь, как бы это не был кто-либо другой. В первое мгновение я не хорошенько всмотрелась в нее, все-таки я должна была бы узнать ее, видавши так много ее портретов. Одним словом, мгновение я остаюсь точно остолбеневши, когда вижу по губам г. Зубова, что он говорит, что это императрица, и в то же время она приближается ко мне, говоря: «Я в восторге от того, что вижу вас». Тогда я целую ей руку, тогда же является графиня Шувалова, и за нею шествуют все остальные. Затем императрица удаляется».

Елизавета Алексеевна

Понравиться императрице — значит понравиться всему Двору. Все в восторге от юной гостьи. Графиня Головина, ставшая в дальнейшем близкой подругой принцессы Луизы, писала в своих воспоминаниях: «Принцессе было 13 с половиной лет… Мне бросились в глаза прелесть и грация принцессы Луизы; такое впечатление она произвела и на всех, которые видели ее до меня. Я к ней особенно привязалась; ее молодость и мягкость внушали мне живое участие к ней… Чем больше я имела честь видеть принцессу Луизу, тем более охватывало меня чувство беспредельной привязанности к ней. Несмотря на ее молодость, мое к ней участие не ускользнуло от ее внимания; и я с радостью это заметила».

Первая встреча будущих жениха и невесты состоялась спустя три дня, 2 ноября 1792 года. Мария Федоровна с удовольствием отмечает, что, принцесса, «увидя Александра, побледнела и задрожала; что касается Александра, то он был очень молчалив и ограничился только тем, что смотрел на нее, но ничего ей не сказал, хотя разговор был общий».

А фрейлина Варвара Головина приводит рассказ, записанный со слов самой принцессы, о ее первых днях в России: «На третий день после нашего приезда, вечером, нас должны были представить Великому Князю отцу и Великой Княгине. Весь день прошел в том, что нас причесывали по придворной моде и одевали в русские платья. Я в первый раз в жизни была в фижмах и с напудренными волосами. Вечером, в шесть или семь часов, нас отвели к Великому Князю отцу, который нас принял очень хорошо. Великая Княгиня осыпала меня ласками; она говорила со мной о моей матери, семье, о тех сожалениях, которые я должна была испытать, покидая их. Такое обращение расположило меня к ней, и не моя вина, если эта привязанность не обратилась в настоящую любовь дочери…