Книга Тайный шифр художника - Олег Рой

– Кстати, о бритвах, – неделикатно перебил его я, положив щипчиками себе в чашку кусочек сахара и проигнорировав, в отличие от Вики, сливки. – Вы, конечно же, в курсе, что произошло три года назад с картиной Зеленцова на выставке «Искусство под ножом бульдозера»?

– Признаться, нэт. – Рэмбрандт определенно удивился.

– Ну как же! Кто-то проник в помещение выставки и порезал полотно осколком стекла…

Но и это сообщение на Александра Андреевича впечатления не произвело:

– Чэстно говоря, я нэ слэжу за выставками наших соврэменников. Дажэ знакомых. Дажэ тэх, кто расписывал мою собствэнную шкуру. Тэм пачэ, что творэния Ап… Зэлэнцова мнэ нэ по карману. Это совсэм другой уровень…

– Что, настолько дорого? – поинтересовался я, покосившись на Вику.

– Это зависит… По-разному… Скажэм, на аукционах цэны начинаются от четырех нулэй и в итогэ доходят до нэскольких сотэн. Нэ исключаю, что со временем они достигнут шэсти нулэй. И вы понимаэтэ, что рэчь идет нэ о рублях…

– То есть… – ошалело пробормотала Вика. – То есть вы хотите сказать, что скоро картины Зеленцова можно будет продать за миллион долларов?

Вульф снисходительно усмехнулся.

– Сразу видно, милая барышня, что вы бэсконечно далэки от нашэго бизнэса. Я сказал, что работы Зэлэнцова, возможно, будут стоить около миллиона – а это, изволитэ видеть, совэршэнно разные вэщи.

– Не понимаю. – Вика растерянно хлопала ресницами.

– Ну вот, к примэру, вы нашли нэизвэстноэ полотно Андрэя на чэрдакэ в домэ покойной бабушки, – начал объяснять Рэмбрандт, сам не понимая, насколько он близок к истине. – Дажэ эсли вы сумээтэ выставить эго на аукционэ Кристис или, скажэм, Сотбис, хотя я нэ прэдставляю, как вы туда попадетэ, и полотно купят за миллион, вы, разумээтся, получитэ на руки нэ миллион, а много мэньшэ. Во-пэрвых, процэнт аукциона, во-вторых, налоги, в данном случаэ они будут нэмалыэ…

По Викиному лицу я видел, что ей очень хочется развить эту тему дальше и все-таки узнать, хотя бы примерно, сумму, на которую она может рассчитывать. Но я был против. Интуитивно я не доверял нашему собеседнику и совершенно не собирался рассказывать ему о Викином наследстве. Потому и поспешил вмешаться.

– Но почему работы Зеленцова стоят так дорого? – спросил я. – Это же не Рембрандт…

– Я жэ просил без кличэк, – скривился Вульф. – Ох, пардон, нэ сразу понял, о чем вы. Да, это нэ классика живописи, это нэ Пикассо, нэ Матисс и нэ Шагал, но… дэло в совэршенно уникальной тэхнике исполнэния. Уникальной, – повторил он. – Никто так нэ дэлаэт. Ну или мнэ такиэ случаи нэ извэстны. Так что сэгодня Зэлэнцов на пикэ, можэт быть, дажэ он самый дорогой из соврэмэнных. И этот бум начался совсэм нэдавно, года два-три назад, по-моэму. К тому момэнту практичэски всэ извэстные полотна Апо… тьфу, Зэлэнцова, ужэ оказались у нэкого фон Бэгэрита. Да и нэ так много Андрэй успэл написать…

А кто-то, зло подумал я, хочет все это богатство уничтожить. Я был почти уверен, что этот «кто-то» – Маньковский. И действует он только потому, что картины Андрея, видите ли, разрушают гармонию вселенной. Ну или собственную гармонию Маньковского, черт его разберет…

– Собствэнно, потому я и нэ боюсь этого вашэго мифического убийцы, – усмехнулся Рэмбрандт. – Видитэ ли, с недавних пор и моя спина, фигурально выражаясь, принадлэжит фон Бэгэриту, и мэня охраняют. Люди фон Бэгэрита вышли на мэня нэдэли двэ назад и заключили со мной сдэлку. Это было точно привэт от Андрэя с того свэта…

– А что, кстати, с ним стало? – заинтересовался я.

Рэмбрандт пожал плечами:

– Я знаю о нем нэ так уж много… Только то, что он пэрэбрался на Запад и что умэр молодым. Сначала говорили, что какая-то форма рака, но мэдики ничэго нэ нашли. Тэпэрь ходит вэрсия, что это был СПИД. Андрэй буквально истлэл заживо, пэрэд смэртью был худой, как спичка. Или как я, – усмехнулся Вульф. – Но я такой с дэтства, с блокады, а он свои годы доживал в теплых краях под крылышком у того самого фон Бэгэрита.

– А кто он вообще такой, этот фон Бегерит? – осторожно спросил я.

– Какая-то большая шишка в Австрии или Гэрмании, – опять пожал плечами Рэмбрандт. – Владэлец заводов, газэт, пароходов, Мидас наших днэй и абсолютно нэпубличная пэрсона. Ходят разные слухи. Что он добывал алмазы в ЮАР. Что парализован послэ полиомиэлита, как Рузвэльт. Что в годы войны служил в СС. Кстати, журналиста, который это написал, судили за клэвэту. В общэм, только слухи. Но он, бэсспорно, сказочно богат и чэртовски успэшэн. Занимаэтся парфюмэриэй или фармацэвтикой, химик, в общэм.

– Да, загадочная личность, – заметил я. – И при этом страстный поклонник искусства?

– Скорээ бизнэса, который можно дэлать на искусствэ, – презрительно фыркнул Рэмбрандт. – Так всэ говорят, кто с ним знаком. Я этой чэсти нэ удостоился, но эго люди на мэня вышли и дажэ приставили ко мнэ охрану. Правда, охранять мэня совсэм нэ сложно, вся моя жизнь в основном проходит в этом дворэ. Эсли выглянуть в окно, видно мою квартиру. Спэциально на пэрвом этажэ.

– Зачем? – удивилась Вика.

– У мэня фобия, – нахмурился Рэмбрандт. – Боюсь высоты. Боюсь открытого пространства. Яркий свэт нэ люблю. Нэ повэрите, мнэ в тюрьмэ дажэ комфортно было. – Он невесело засмеялся.

– Хорошо, что вы под присмотром, – одобрил я. – Но остерегаться все-таки стоит. Похоже, мы имеем дело с маньяком.

– Да с чэго вы так рэшили, молодой человэк? – скептически усмехнулся Рэмбрандт.

Я рассказал ему о Маньковском. О его, с позволения сказать, учении о гармонии, о порезах на картине с выставки, похожих на схематичное изображение витрувианского человека, и даже о подслушанном в поезде разговоре.

– Занятно, – покачал головой Рэмбрандт, – что-то вродэ этого, кстати, говорил сам Ап… Андрэй. Дэскать, «я связан со своими картинами, они пьют мою жизнь, забирают счастьэ, а я отнимаю счастье у других, хотя хотел бы дарить, дарить, дарить!»… Это «дарить» он буквально выкрикнул. И говорил, что ужэ нэ можэт рисовать по-другому, только так. И что нэ надо было эму брать этот, как он говорил, «дар», слишком высокая цэна. «Бойтэсь, мол, данайцэв, дары приносящих»…

Я задумался. Как-то странно звучали эти слова. Будто речь шла не о таланте, данном свыше, а чем-то чуть ли не материальном, полученном от конкретного человека, а не от Господа Бога. Но что это мог быть за человек? Не Маньковский же! Нет, Маньковский тут, скорее всего, вообще ни при чем… Хотя… Если подумать, он может оказаться очень даже при чем… Допустим, некто третий передает молодым художникам некое знание. Особую технику «вписывания» образа в образ, трехмерную, голографическую, если можно так выразиться. Ну… что-то в этом роде, я не искусствовед и не знаю, как это правильно называется. Но речь не о технике, а о молодых людях. И у одного достаточно таланта, чтобы освоить ее, а у другого – нет. Или не таланта – вряд ли освоение техники может зависеть от таланта, – а терпения, старания, трудолюбия и самоотверженности, в конце концов… И тогда второй из зависти старается погубить первого, но неудачно. А когда узнает…