Книга Исповедь четырех - Елена Погребижская

Заходим в корпус, где учились переводчики. Аня с воодушевлением бегает по нему.

Умка: Ой, а запах тот же самый. Здравствуйте (кивает какому-то проходящему человеку). Ой, здесь ничего не изменилось, ништяк-ништяк… (взбегает по лестнице)

Умка: Стульчики те же самые (дерматиновые, скованные за ноги в один длинный ряд), лесенка… сидишь ждешь на этом стульчике, когда пара кончится, потому что опоздал, и рассматриваешь писателей…

На стене напротив висят ч/б фотографии советских писателей. У всех у них осмысленные и набрякшие лица. Аня говорит, что многих знает лично, но что они неинтересные, как правило, люди.

…Из дверей кабинета внезапно выходит бывший министр культуры Сидоров. На нем дорогой костюм.

Сидоров: Анечка…

Умка: Про меня снимают кино. Это как сон.

Сидоров: Как утренний туман? (галантно смеется)

Умка: А вы до сих пор самый главный?

Сидоров: Нет, я тут писателями занимаюсь.

Сидоров видит камеру и не уходит в кабинет, хотя его оттуда зовут.

Сидоров: А обэриуты как поживают?

Умка: Не знаю (смущенно), теперь я песенки пою. Я теперь рок-звезда, можно сказать.

Мы уходим, Сидоров уходит. Появляется студентка, которая просит Аню выступить перед литинститутовцами. Аня соглашается. Мы спускаемся в подвал, где библиотека. Библиотекарша говорит на камеру, что вот эта девочка (кивает на Умку) тут много занималась. «Герасимова, кажется….», — протягивает библиотекарь, не прекращая кому-то пояснять, что, мол, формуляр надо заполнить. «Точно, Герасимова», — радуется Умка.

Мы уводим Аню из института, хотя ей явно не хочется.

Из автобиографии А. Герасимовой:

«В 1983 г., с годовалым сыном в коляске, поступила я в аспирантуру на кафедру так называемой „советской литературы“.

Потом, как мы знаем, отвязно хипповала, пока не заперла себя замуж (в 87 году). Если б продолжала в том же духе, могла бы нечаянно помереть всерьез.

А так я померла понарошку: пришлось на время завязать с рок-н-роллом. (Слухи о моей смерти, явно преувеличенные, с душераздирающими деталями, долго еще циркулировали в кругах). Зато, как только стало можно, я начала путешествовать за границей, выступать на всяких смешных конференциях (до которых, бывало, добиралась автостопом, к восторгу и ужасу коллег) в роли ведущего специалиста по обэриутам, эксцентричной ученой дамы с загадочным прошлым. Песен не сочиняла, за гитару не бралась: молодость прошла, пора и честь знать. Энергию расходовала на составление книжек: перестроечные издательства наперебой заказывали обэриутов, и я подготовила штук двенадцать изданий… Напечатала несколько десятков филологических статей. Иногда я даже преподавала: в Литинституте один семестр читала спецкурс по обэриутам, потом в Культурологическом Лицее. В 94 году, заскучав, перевела знаменитый роман Джека Керуака „Бродяги Дхармы“. Тут-то, из глубины пятидесятых, от отцов-основателей, и подползли ко мне мои новые времена, и рухнул подточенный строгий режим».

Другими словами, филология и ошибочный муж остались позади, хлынули песни. Сначала на Арбате (ну это вы уже знаете), далее — везде.

Глава восьмая

О творчестве или с головой в песке

Эпиграф:

«Когда молодой и глупый человек пишет песни, то это не интересно, а когда старый и глупый, то некоторым кажется, что они умные».

А. Герасимова.

И в этом месте передо мной предстает страшная действительность: мы совершенно не говорили с Умкой о ее творчестве. То есть я, получается, всю дорогу жалуюсь, как мне не о чем писать, и как у меня нет материала, и как жестокая Умка все не колется и уууу-ууу. А тут такой прокол. Оправдывает меня только одно: я правда не люблю списки фамилий и названий альбомов, то, во что обычно превращается разговор о творчестве. В таком-то году они записали альбом с таким названием и там играли такие-то музыканты (перечислить поименно) на таких-то инструментах (перечислить). Это происходило в этом месте (назвать), где писались еще они и они (поименно). Это было как раз до того, как в группе сменился состав музыкантов с этих на вот этих (по именам). А еще нужно указать, что без помощи гр-на X и гр-на У ничего бы не вышло. А они известны по… (назвать работы). Любой музыкант может скопировать данный текст, как рыбу своего пресс-релиза.

Поэтому главная мысль такая: Анна сызмальства писала песенки. Это у них в семье считалось обычным делом. Но как только услышала западный рок, прижухла, ибо любая музыка, кроме этой, для нее потеряла смысл.

Потом, уже когда ее окружали хиппи, Аня поняла, что народу просто нечего петь по-русски, а английского народ не знает. И она снова стала сочинять песни. Но при этом не предполагала совсем, что однажды выйдет, как большая, на сцену и оттуда будет петь людям. В 86 году Аня сломала палец на ноге, но умные врачи загипсовали ее до самого колена. Она разрезала гипс ножницами и, прихрамывая, поехала стопом в хипповый лагерь в Латвию. «Отчетливо помню, — говорит, — как я дохромала наконец до лагеря, уселась на хвою, тут же притащили гитару (в Москве и Питере меня уже знали), и я стала петь все, что успела насочинять».

Народ сбежался и признал в ней поэта и музыканта. Ее даже благодарили некоторыми подношениями, от которых у Ани началась аллергия, и она чуть не сдохла в кустах черники. А понимание того, что с ней и ее песнями происходит нечто важное, поселилось и не ушло. Одну за другой Аня сочиняла и записывала песни — с кем придется, на кассетный или бобинный магнитофон. Это творение гордо именовалось «магнитоальбом». Записи моментально размножались и раздавались друзьям. Через много лет можно было обнаружить копии копий ужасного качества в разных экзотических местах. Например, в Копенгагене. Аня успела записать 5 альбомов. Потом наступил семилетний перерыв — «на семейную жизнь и филологию». Потом перерыв закончился и Аня поняла, что без рок-н-ролла не жизнь. И на настоящий момент у нее 20 альбомов и 250 песен. Да нет, уже больше. В два раза, поправляет меня Аня.

Честно говоря, я терпеть не могу разговоры про творчество, если уж начистоту. И меня вот тоже, бывает, спрашивают, а как, мол, вы пишете песни, когда и зачем. Часто ли приходит вдохновение, когда чаще и можно ли его вызвать, ну, как духов путем столоверчения. Я уже давно не отвечаю правду, потому что, с одной стороны, люди хотят верить в чудеса, а с другой стороны, я тоже считаю, что пусть верят, ни к чему вскрывать кухню, волшебство пропадает. Что касается Умки, то сам процесс творчества, по ее словам, у нее происходит как у Зевса при рождении Афины. То есть посредством сильной головной боли с последующим выходом на поверхность новой сущности. Вот так она (Умка) это описывала в одном своем интервью:

«…Причём всё это связано с сильными приступами головной боли, почти мигрени, — то есть начинает дико болеть голова, и просыпаешься с уже практически готовой вещью. Странный довольно процесс. Мне говорили, что это нормально, что так бывает: именно в голове работает какая-то штука, и она работает через боль… Или благодаря головной боли активизируются какие-то участки мозга, в которых лежат самые интересные для нас вещи… Или крышечка сдвигается с отверстия, в которое что-то попадает, что летает в воздухе, — ну, я не знаю… В общем, ощущение ветра, который дует из тебя и оставляет след в виде песни».