Книга Сто девяносто девять ступеней. Квинтет "Кураж" - Мишель Фейбер

— Говоря иносказательно, дорогая, он мыслит несколько странно, — заметил Роджер.

— Да, но в любом случае… я хотела сказать… что он совсем не походит на человека не от мира сего, правда?

Повисла пауза, во время которой мужчины обдумывали заданный вопрос.

— Что ты скажешь по этому поводу, Бен?

— Я думаю, что мы должны петь как можно больше в оставшиеся четыре дня, — ответил тот, — чтобы во время премьеры мы по крайней мере не выглядели так же странно, как мистер Фугацци.

* * *

И они пели и пели, а солнце жарило изо всех сил и температура внутри шато поднялась до 30 градусов Цельсия. Это было хуже, чем стоять на сцене в ярком свете софитов: они чувствовали, что вот-вот буквально сварятся в собственном поту.

— Может быть, нам попробовать исполнять партиту в голом виде, — предложил Джулиан. — Это по крайней мере придаст ей хоть немного чувственности.

Остальные пропустили это предложение мимо ушей, предположив, что Джулиан просто слегка перегрелся — во всех смыслах.

Вскоре, когда все были уже слишком вымотаны, чтобы петь дальше, Роджер и Джулиан отправились в постель: не в одну и ту же, разумеется, хотя в последнее время, глядя на Джулиана, легко можно было поверить в то, что он не откажется от любого сексуального партнера — в том числе и от одного из своих коллег по квинтету. Первоначальное отвращение, которое вызывало у него поначалу зрелище Дагмар, кормящей грудью, сменилось сперва терпимостью, а затем любопытством, бесцеремонность которого смущала всех, кроме самого Джулиана. Дагмар, обыкновенно безразличная к проявлениям либидо со стороны тех мужчин, которые не интересовали ее саму, восприняла это с крайней подозрительностью и начала кормить ребенка втайне от всех за закрытыми дверями своей комнаты. В присутствии Джулиана она обыкновенно держала руки скрещенными на груди, что выглядело одновременно и оборонительно, и агрессивно. Если Джулиан продолжал пристально рассматривать ее в течение получаса, она начинала расхаживать словно зверь вперед и назад, выставив вперед грудь, обтянутую одеждой, на которой ее потные руки оставили крестообразный след.

В тот вечер, когда их посетил директор, как только работа над партитой была закончена и Джулиан удалился спать, Дагмар тяжело опустилась на диван, прижав к груди Акселя, а Бен сел у окна, глядя на небо, на котором даже в без пятнадцати одиннадцать вечера все еще виднелись последние отблески солнечного света. На лес опустилась неземная тишина, такая, что в гостиной было отчетливо слышно, как капает вода из крана на кухне.

Слегка взбодрившись, после того как Аксель несколько облегчил ее грудь от переполнявшего ее молока, Дагмар решила прогуляться немного в лесу, прихватив с собой ребенка. Она не пригласила Кэтрин и та решила, что, очевидно, это один из тех случаев, когда Дагмар предпочитает бродить в одиночестве, разговаривая по-немецки со своим сыном.

— Будь осторожнее, — сказала Кэтрин на прощание. — Помни про легенду.

— Какую легенду?

— Ну ту, про мать и ребенка, которые пропали в этом лесу в самом конце войны. Некоторые говорят, что ребенок все еще живет в лесу.

Дагмар моментально произвела в уме расчеты и, перед тем как скрыться в темноте, сказала:

— Ну, если нам встретится в лесу ребенок пятидесяти семи лет, то, кто знает, может, Акселю захочется с ним поиграть.

* * *

Оставшись наедине с Беном, Кэтрин начала взвешивать все «за» и «против» того, чтобы тоже отправиться спать. «За» было то, что она чувствовала себя ужасно утомленной. Но, с другой стороны, в доме было так жарко, что она вряд ли сможет заснуть.

— Ты ничего не хочешь, Бен? — спросила она.

— М-м-м? Нет, спасибо, — ответил бас. Он все еще сидел у окна; его пропотевшая белая рубашка казалась почти прозрачной. Несмотря на медвежье обличье, на теле его, как успела заметить Кэтрин, практически полностью отсутствовал волосяной покров.

— А как вообще поживаешь? — продолжила Кэтрин.

Заданный в такое время суток, этот вопрос звучал более чем абсурдно.

— Устал, — ответил Бен.

— Я тоже. Правда, странно — мы прожили вместе столько дней, бесконечно все пели и пели и даже двух слов друг другу не сказали?

— Я не очень-то хороший собеседник.

Сказав это, Бен закрыл глаза, откинул голову назад, как будто собираясь отправить душу в астральное путешествие, а тело оставить на земле.

— Представляешь, — сказала Кэтрин, — мы столько лет работаем вместе, а я до сих пор почти ничего о тебе не знаю.

— А обо мне и знать-то почти нечего.

— Я даже толком не знаю, какой национальности твоя жена.

— Вьетнамка.

— Я так и думала.

После этого общение между ними опять прервалось, но не потому, что возникла какая-то напряженность или неловкость. Эмоциональная акустика комнаты была совсем не такой, как в тех случаях, когда между Роджером и Кэтрин повисало напряженное молчание. Для Бена молчать было делом естественным и молчать заодно с ним было все равно что войти в его мир, где ему был знаком каждый нюанс и оттенок и где он чувствовал себя раскованно и непринужденно.

Посидев некоторое время в мерцающей позолотой и бархатом гостиной вместе с молчащим Беном, Кэтрин посмотрела на часы. Уже почти наступила полночь. Бен раньше никогда не засиживался так поздно.

— А ты всегда хотел стать певцом? — спросила она.

— Нет, — ответил Бен. — Я хотел остаться рулевым.

Кэтрин непроизвольно рассмеялась.

— Кем-кем?

Ей сразу вспомнились все эти ужасные кинокомедии, которые отец не позволял ей смотреть, даже когда она уже была достаточно взрослой для того, чтобы ходить на свидания с Роджером Кураж.

— В университете, — объяснил Бен, — я был рулевым в команде гребцов. Я подавал им команды через рупор. Мне это очень нравилось.

— И что же случилось?

— Я стал участником движения против войны во Вьетнаме. В те дни Кембридж был не самым удачным местом для человека с левыми взглядами. От меня отвернулись все мои друзья. А затем я растолстел.

«Ты совсем не толстый», — непроизвольно захотелось утешить его Кэтрин, но она подавила этот импульс, понимая, насколько абсурдно прозвучит подобное утверждение. Утешения — нелепое, дурацкое занятие, подумалось ей. В глубине души мы все знаем, как все обстоит на самом деле.

— Что ты думаешь на самом деле о «Partitum Mutante», Бен?

— Ну… партия баса — это просто праздник, не могу не признать. Но что-то мне не кажется, что мы будем часто исполнять это произведение в двадцать первом веке.

Снова повисло молчание. Минуты проходили одна за другой. Кэтрин впервые заметила, что в «Шато де Лют» отсутствуют часы, за исключением тех, что находились в компьютерах, в плите на кухне и на запястьях у жильцов. Возможно, здесь когда-нибудь стояли великолепные старинные часы, которые похитил кто-нибудь из постояльцев — она представила, как Кэти Берберян воровато закутывает старинные часы в свое нижнее белье и укладывает в чемодан перед тем, как отправиться домой. Впрочем, может быть, на этой стене вообще никогда не было никаких часов, потому что те, кто обставлял шато, понимали, что звук тикающего механизма в лесной тишине будет сводить людей с ума.