Книга Парфетки и мовешки - Татьяна Лассунская-Наркович

— Ганечка, ты? — и старик крепко поцеловал свою любимицу.

— Дедушка, тебе понравился наш вечер? Правда, хорошо? И как весело! Жаль только m-lle Антарову, и всем так стыдно за нее, — быстро-быстро говорила Ганя.

— Разве можно стыдиться несчастья? Ее надо пожалеть.

— Дедушка, а Женя-то моя какая была хорошенькая! Правда, она хорошо читала? И она здесь лучше всех!

— Тишевская твоя подруга? — с тревогой переспросил генерал.

— Да, дедушка, мы поклялись в дружбе до гроба.

— И ты веришь в такую возможность? — улыбнулся старик, хотя на сердце у него вдруг стало тяжело, из глубины души поднялось недоброе предчувствие. Подруга внучки теперь не нравилась ему еще больше, чем в первые минуты, и ему невольно хотелось оградить Ганю от возможной опасности.

«Эта дружба мне не нравится», — мысленно сказал он себе и тут же решил при удобном случае постараться уговорить внучку расстаться со странной девочкой. Он и не подозревал, что точно такие же мысли возникли при встрече с Женей и у отца Гани, капитана Савченко.

А Ганя торопливо шептала ему о своей верности Жене Тишевской, об их горячих чувствах и о многом другом, что проскользнуло мимо ушей озабоченного старика.

Воспитанниц повели пить чай с бисквитами и мармеладом. Ганя торопливо чмокнула дедушку и, ве село болтая с одноклассницами, направилась в сто ловую.

После чая маленьких отвели в дортуар, а старшие еще очень мило разыграли маленькую французскую пьеску. Было уже поздно; гости направились ужинать к радушной maman, а воспитанницы, усталые, но счастливые, спешили в дортуары, где долго еще не смолкали их оживленный говор и звонкий, радостный смех.

Только Липочка все никак не могла оправиться от пережитого позора. С усталой гримасой она отсылала от себя всех, кто из сочувствия пытался ее утешить. Но когда все затихло в дортуаре, она наконец дала волю слезам, облегчившим ее гордую душу.

Глава XXVII

Жаворонки прилетели. — Пашино горе. — Которая из двух?

Быстро летело время. Ярче и радостней светило солнце, повеяло близкой весной.

— Медамочки, сегодня девятое марта, жаворонки прилетели! — весело крикнула Замайко, протирая заспанные глаза.

— Жаворонки, жаворонки! Нам дадут к чаю «жаворонков [45]». Ах, как интересно, кому-то достанется «счастье»? — восклицали малявки, торопливо подымаясь с кроватей.

— На каждый класс три «счастья» полагается, — объяснила Кутлер.

— Да, да, — подтвердила Акварелидзе, — только старшим запекают по двугривенному, а младшим — по пятиалтынному [46].

— Ах, как мне хочется быть сегодня счастливой! — размечталась Замайко.

— А я, медамочки, и без «счастья» счастливая, — улыбнулась Грибунова.

— Это почему? — поинтересовались соседки.

— Сегодня день моего рождения, и я получу много, много подарков!

— Душка, поздравляем! — спохватились малявки и буквально зацеловали Грибульку.

— Угощать класс будешь? — откровенно поинтересовалась Лядова.

— Фи! Как тебе не стыдно, Дуся Лядуся! — сконфузились девочки.

— Шерочки, я только спросила, но, ей-Богу, вы ведь все о том же подумали? — добродушно улыбнулась Лядова.

— Шерочки, вы не ссорьтесь и не упрекайте друг друга, — остановила Грибунова. — Я обещаю все свои лакомства разделить со всем классом.

— Грибулька, ты прелесть! Ах, шерочка, я тебе на радостях пришлю поздравление, — захлопала в ладоши Замайко.

— И у меня тоже есть хорошенькая карточка, и я пришлю! — подхватила Арбатова.

— И я, и я, — слышалось со всех сторон.

— Медам, Малеева идет, одевайтесь скорее! — крикнула прибежавшая из умывалки Завадская.

В столовом зале было необычное для завтрака оживление. Воспитанницы торопливо разламывали своих «жаворонков», и каждая надеялась, что именно у нее-то и будет «счастье».

— Медамочки, смотрите! — и Акварелидзе подняла руку с блестящей монеткой.

— Счастливица… — не утерпела Замайко.

— И у меня счастье! — обрадовалась Савченко.

— А у кого же третье? — в недоумении переглядывались седьмушки, но третье «счастье» не попадалось.

— Верно, только два в этом году положили, — вздохнула Кутлер.

— Ай! — вскрикнула Лядова, до этого равнодушно следившая за поисками девочек и с удовольствием уплетавшая своего «жаворонка».

— Что ты, душка? — испугались малявки.

— Ой, шерочки, ведь я чуть не подавилась, вот потеха-то, и не думала никак, что оно в головке!

— Ну уж это только с такой обжорой, как ты, машер, могло случиться! — хохотали подруги.

— А ну вас! Вы это от зависти, — добродушно отшучивалась Дуся Лядуся.

— Шерочка, ты что со своим «счастьем» сделаешь? — тормошила ее Замайко.

— Как что? Пошлю классную Пашу за булочками.

— Меня угости, — ввернула Замайко.

— Угощу!

— А я свое спрячу, я суеверная, — созналась Савченко.

— И я, — решила Акварелидзе.

В классе седьмушки старательно выводили на открытках с картинками поздравления Грибуновой.

Тут были и добрые пожелания, и уверения в вечной дружбе и любви.

Грибунова сияла от общего внимания, оно доказывало расположение к ней всего класса.

После завтрака с особого разрешения maman к Грибульке стали съезжаться посетители, а по окончании рекреации старый институтский швейцар с трудом внес в седьмой класс ворох всевозможных коробок, картонок и пакетов.

— Ах! — единодушно вырвалось у девочек.

— Шерочка, смотри, не забудь обещание, — напомнила Лядова.

— Глупая, да разве ей одной съесть столько? — расхохотались остальные.

Лакомства Грибуновой были заперты дежурной Исаевой в шкаф, но предусмотрительная бабушка успела пронести шоколад в приемный зал, и теперь Гибулька щедро угощала им подруг.

— Ах, от этого шоколада всегда так пить хочется! — и Замайко торопливо направилась к классному столу, где всегда стоял большой графин с водой.

— Ну вот, когда надо, тогда и нет. И что это наша Паша? Не могла вовремя воды поставить?

На звонок явилась заплаканная Паша.

— Что с вами, Паша, уж не случилось ли чего? — забыв о своей жажде, тревожно спросила Замайко.